Лев Тихомиров - Тени прошлого. Воспоминания

службе выходит не лучше, чем на казенной. Он нашел, что его друзья по партии, которые ему доставили место и которые принадлежали к виднейшим бакинским радикалам, совершают какие-то денежные злоупотребления. Правда это или нет, я не знаю. Но он счел долгом вступить с ними в борьбу, и, конечно, они победили, а он потерял место городского головы.

Надо сказать, что вместе со всей Россией Александр Иванович постепенно все более радикализировался и революционизировался. Бывший сторонник дворянской опеки над крестьянами стал демократом. Уже место в Баку было доставлено ему радикальной партией, как своему человеку. Выбывши из голов, он уже не находил другого прибежища, кроме журналистики, и оказалось, что он имеет и писательский талант. У него были все таланты на свете. Но конечно, он явился писателем оппозиционным, антиправительственным.

Между тем подошла революция. Я не знаю, что именно он в ней делал, но, во всяком случае, после ее усмирения был привлечен к суду за произнесение каких-то возмутительных речей с оскорблением Величества. Много горя и беспокойства наделал он матери и дяде (Кирееву). Надо сказать, что к этому времени он очень расстроил здоровье, а именно нажил болезнь сердца. Немудрено, конечно, при такой жизни, вечно полной волнений и нервного кипения. Он был слишком умен, чтобы, окидывая взглядом жизнь, не видеть в ней множество сумбура. Он не мог не разочароваться во всем, чем'увлекапся. Если он зачеркнул крестом былые идеалы старого режима, то не лучшие впечатления выносил от народа и представителей передовых идей, с которыми столкнулся еще в Баку. Вообще, нравственное состояние было тяжкое. А тут еще давило отсутствие средств к жизни, потому что и мать свою он уже обобрал настолько, что мог получать от нее уже очень немного. В довершение же всего его посадили в тюрьму. Хлопоты матери и дяди успели его временно выручить, а именно ему была дана свобода на несколько месяцев для лечения. Он поселился в Вырице (под Петербургом) с дочерью своей, которую имел от связи с какой-то крестьянкой.

Дочь эта была очень милая девушка, которую он воспитал и которая имела совершенно интеллигентный вид. Она его очень любила и ухаживала за ним.

Но затем его снова посадили в тюрьму, тем более что «дело» его принимало очень плохой оборот. Ему угрожала каторга, которая его бы убила в одну неделю. Юристы советовали добиться прекращения дела до суда, по Высочайшему помилованию. Но конечно, Александр Иванович не хотел просить помилования даже под угрозой

смерти. К счастью, дядя и мать успели выхлопотать Высочайшее помилование по прошению матери, и Новиков вышел на свободу, совершенно измученный, надломанный, разочарованный в какой бы то ни было деятельности.

Он занялся учебными переводами латинских авторов для гимназий, чем и зарабатывал небольшие средства к жизни. Изо всего в жизни у него остались только мать и дядя, которых он мог оценить за последнее время как редких нравственно людей. Не долго он, впрочем, пожил. Кажется, мать перевезла его прах в фамильный склеп в Новой Александровке.

Так кончил жизнь последний Новиков. Все дала ему судьба: огромные способности, прекрасное образование, благородное сердце, общественное положение, богатство. Казалось бы, только и оставалось жить и созидать все вокруг себя. Но он умел только все разрушать, за что ни брался, — и тогда, когда хотел созидать, и когда хотел разрушать; подорвал свою жизнь и, умирая, конечно, не мог сказать ничего на вопрос: «Что же ты сделал с данными тебе талантами?» Может быть, он был бы счастливее и даже полезнее для людей, если бы не имел ни одного из них.

Чего же недоставало ему? Что в последнем отпрыске Новиковых погибло такое, без чего человек не может ни жить, ни созидать жизни? Это наш «общеинтеллигентский» вопрос.

Я называю его «генерал» Богданович, потому что так его обыкновенно именовали сотни его знакомых, как будто он был какой-нибудь генерал par excellence. «Будете ли у генерала Богдановича?», «У генерала Богдановича слышал то-то…» Может быть, это установилось в полушутку, ввиду того что этот добрейший, и доступнейший человек любил представлять из себя сторонника чинопочитания доброго старого времени. Очень близкие знакомые уже с нескрываемой шуточностью тона называли его в лицо «ваше высокопревосходительство», и старик выслушивал с забавной серьезностью, как будто это так и должно было быть.