Анна Красноперко - Письма моей памяти

Гурские не отпускают нас и 8 ноября. Мы прожили у них два дня.

9-го на рассвете просыпаемся от стука в дверь.

— Ольга, открой…

Ольга Алексеевна шепчет нам:

— Не бойтесь, это соседка… Закройтесь занавеской и сидите тихо.

Мы сидим на печи за занавеской, слушаем.

— Оля, Олечка, если что, не сносить нам всем головы… Ты смотри, Олечка, смотри… Знаешь, что за это?

— В чем дело? О чем ты говоришь?

— Ой, Олечка, не прикидывайся. Соседи меня послали… Говорят, люди у вас скрываются. Видели, когда к твоим воротам подходили. Зашли, не вышли. Говорят, беглые, из гетто…

— Кто говорит? Кто видел?

— Видели, Ольга, видели…

— Ишь, делегатка от соседей,— Владимир Феофилович стучит костылем. — Были люди знакомые Я ушли. Никого у нас нет. Хочешь, обыск делай.

— Да не, я так, предупредить… Что я, немец или полицай какой? Только сами смотрите. Несдобровать нам… О своих детках подумайте.

Соседка стучит дверями. Не поверила… В доме устанавливается мучительная тишина.

— Сидите. Не бойтесь,— Владимир Феофилович отдергивает занавеску. — Сейчас завтракать будем.

— Нет, нет, мы пойдем,— мама соскакивает с печи.

Ольга Алексеевна тихо плачет.

— Куда ж вы пойдете? На погибель? Я вас на чердаке спрячу или в погребе…

— Вы уже сделали больше, чем могли, Владимир Феофилович.

Мама торопит. Ольга Алексеевна закутывает меня и Инну в теплые шарфы.

Владимир Феофилович с побелевшим лицом и сжатыми губами выводит нас огородами на соседнюю улицу. Потом говорит:

— Идите к моему другу. Вот адрес. Скажете, от меня… Это недалеко. А я скоро там буду.

Он спешит следом за нами на костылях. Капли пота застыли на лице. В глазах тоска.

— Ждите меня там…

Мы не пошли по адресу, который дал Владимир Феофилович. Идем куда глаза глядят, перекусываем хлебом, его положила нам в узелок Ольга Алексеевна. Холодно, промозгло.

Коля показал кулак.

Беллу Моисеевну убили за нарушение приказа. Гражданам еврейской национальности запрещалось иметь связь с белорусским населением.

Она висела на проволоке, зацепившись за нее одеждой, казалось, напоследок еще пыталась сказать:

«Если у меня такие ученики, значит, жизнь прожита не зря…»

Фаина совсем обессилела от голода. Мы еще как-то держимся на баланде, а ей с больным, слабым сердцем, да на такой тяжелой работе… Лежит, не встает.

— Я пойду вместо тебя, мама, принесу тебе супа,— говорит ее сын Миша.

Мать с благодарностью и болью прижимает его к себе. Конечно, боится за него. Фаина просит нас:

— Не оставляйте его одного, работайте вместе. Мне будет спокойнее…

Миша и раньше ходил за нее на работу. Мальчик достает несколько пфеннигов.

— Я выскочу у базарчика и куплю тебе что-нибудь, мама!

— Нет, нет! Не выходи из колонны, сынок. Ничего, обойдемся. Отдохну сегодня-завтра, авось полегчает.

На работу мы идем вместе: Ася, Миша и я. Он бежит, подпрыгивает, что-то напевает. Легкий черноволосый мальчонка, похожий на венецианского гондольера.

…Разгружаем уголь. Время от времени поглядываем, как там Миша. От угольной пыли он почернел. Только глаза блестят. Работали долго, устали. Когда управились с работой, стали в очередь за баландой. Мише налили добавки — полный котелок. Он понесет ее маме. Мальчуган доволен, снова мурлычет какую-то мелодию.

Возвращаемся домой. Колонна проходит по улице Мясникова. Приближаемся к магазину, возле которого расположился маленький базарчик. Миша идет впереди. Вижу его затылок, узенькую, детскую спину, котелок в руке.

Вдруг он выбегает из колонны, мчится к базару, протягивает торговке те пфенниги. Мы с Асей переглядываемся. Миша стоит в запрещенном месте, на спине недобрым тревожным огнем пылает желтый круг. Мы зовем его, озираемся: хоть бы рядом не оказалось охранников.

Через минуту Миша, счастливый, радостный, возвращается в колонну. В руке — помидор! Красный, большой. Как зачарованные смотрим на него, ощущая забытый удивительный вкус. С облегчением вздыхаем:

— Пронесло…

Он с гордостью показывает помидор:

— Маме!

Только что это? Впереди около Миши мелькнуло что-то черное. Точнее, кто-то в черном. Я еще не очень понимаю, в чем дело, но чувствую беду.

— Эсэс,— с ужасом шепчет Ася.

Миша бросается в сторону. Эсэсовец хватает его, загоняет в колонну, приставляет к затылку пистолет и разъяренно кричит.

— Vorwärts! [5] — Вперед!

Миша снова кидается вбок. Но эсэсовец опять загоняет его в колонну. Он держит пистолет у Мишиного затылка. Я чувствую, что меня начинает тошнить, подкашиваются ноги. Опираюсь на Асю.