Виктор Некрасов - Валега

Крепко обнимаю и целую тебя, дорогой мой, нашедшийся наконец, Валега!»

— И про книгу ничего не знали?

— Откуда? Я не знал — живой он или нет.

— А когда прочитали — похоже он вас описал или немного придумал?

— И то, и то. Один к одному жизнь не опишешь.

Хлопает дверь — Борис, старший. Семья у Михаила Ивановича большая. Даже когда с женой стали внуков считать, никак не могли вспомнить — 7 или 8. Ну, с хозяйкой не поспоришь особенно. Сам Михаил Иванович молчун, пока одну-две фразы обронит, она многое успеет рассказать — как дочку замуж выдавали, как начальник здешний хотел себе «скворечник» двухэтажный строить, а она его выгнала — «Капиталист ты!», а Мишку строить не пустила, потому до сих пор и телефона нет, хотя он и инвалид войны, и как встречали на вокзале Некрасова, все село радовалось, и из райкома хотели ему пышную встречу устроить, а он отказался, и кино привез.

— Такой простой, обходительный, не воображал, что грамотный, а ты неграмотный. А весь пораненный, пойдет умываться — места живого нет, осколки и в руку, и в шею…

В. Некрасов и М. Волегов. Алтай, 1971 г.

Когда Валега нашелся, Некрасов рассказывал об этом всем знакомым восторженно, как о чрезвычайном событии.

А ведь без Валеги книга могла и не состояться, по крайней мере не стать явлением. Во-первых, попав в госпиталь, Некрасов сокрушался о потере своих дневников, важность которых трудно переоценить. Кстати, вести на фронте дневники особисты категорически запрещали. Валега разыскал два чемодана некрасовских тетрадей и доставил их в медсанбат.

Но и сам образ Валеги — рядового русского солдата, который и «читает по складам, в делении путается… спроси его, что такое социализм или Родина, он, ей-богу, толком не объяснит: слишком для него трудно определяемые словами понятия. Но за эту Родину — за меня, за Игоря… за свою покосившуюся хибарку где-то на Алтае… он будет драться до последнего патрона. А кончатся патроны — кулаками, зубами…» — этот образ стал не только одним из стержней романа, но и открытием для своего времени. «Вот это и есть русский человек!» Не Сталин, не генералы, а Керженцев, Валега и Фарбер выиграли войну. Недаром же подобную литературу придворные критики окрестили окопной правдой, литературой лейтенантов. Некрасов очень любил «Войну и мир», много раз перечитывал ее, и на фронте тоже. И в Валеге, право же, есть что-то от Платона Каратаева или скорее от капитана Тушина.

— Михаил Иванович, о том, как воевал Некрасов, мы знаем только из книги. Конечно, Керженцев — это Некрасов, но и не совсем. А вы что помните?

— Встретились мы с ним в Сталинграде, а в феврале там вся эта катавасия закончилась. Тут его ранило, а после госпиталя он уже вернулся на Северный Донец. И с тех пор мы с ним были до Люблина, где его в последний раз ранило.

— Каким он был командиром?

— Отличным, всесторонний. На задания вместе с солдатами ходил. Он инженер — мы там минировали, разминировали, переправы наводили, маникюр некогда было наводить, все в земле копались. Обдуманно он действовал.

…Через три года после встречи на Алтае с Валегой Некрасов был вынужден эмигрировать. Все это слишком широко известно, чтобы повторяться, — и гонения, и обыски, и «дело» в КГБ, достаточно только привести формулировку, когда его исключили из партии, в которую он вступал в горящем Сталинграде: «…за то, что позволил себе иметь собственное мнение, не совпадающее с линией партии»!

И даже в далекой Бурле было проведено партсобрание, на котором ошеломленному Валеге сообщили: ваш друг — враг страны! Исчезли книги, снова был запрещен фильм «Солдаты».

— Михаил Иванович, а вы поверили?

— Зачем бы он свою жизнь на фронте отдавал, нервы там потерял, чтобы потом вдруг — враг народа? Я ж его знал. Не один уехал, другие видные люди уезжали. Видно, неполадки какие у нас были, что они так. Что ж, ему хотелось из родного дому куда-то? Видать, допекли его.

— А у вас неприятности были?

— Нет, как на селе отношение было, так и осталось. Из КГБ приходили, расспрашивали: как часто пишет, о чем? А мне-то чего бояться? Я весь на виду, пусть проверяют, где хотят. Я здешний весь.

«Дорогой и любящий друг Виктор Платонович! Живем наполовину, вперед не бежим, но и назад не отстаем…»

А из Парижа шли открытки, фотографии, календари.

«Выяснилось, что самое важное в жизни — это друзья. Особенно, когда их лишаешься. Для кого-нибудь деньги, карьера, слава, для меня — друзья… Те, тех лет, сложных, тяжелых и возвышенных. Те, с кем столько прожито, пережито, прохожено по всяким Военно-Осетинским дорогам, ингурским тропам, донским степям в невеселые дни отступления,… в окопах полного и неполного профиля, на кухнях и забегаловках… И их, друзей, все меньше и меньше, и о каждом из них, ушедших и оставшихся, вспоминаешь с такой теплотой, с такой любовью. И так их мне не хватает».