Капитолина Новоселова - Звезда Альтаир

Тот с радостью прижал к себе грязные тряпки и принялся осматривать полы халата. Все на месте! Документы целы.

Венчались Вяткины в Покровской церкви. Присутствовали при церемонии только самые близкие родственники. Генеральша прислала невесте букет оранжерейных цветов и корзинку деликатесов собственной кухни. Клавдия Афанасьевна подарила подвенечное платье. Приехал отец Лизы и привез ей белые туфли и оставшийся от матери беличий салоп, довольно старый уже, но еще целый.

В день свадьбы пришел к другу Абу-Саид Магзум и позвал его на свой айван. Увел его в самый темный угол, развязал принесенный узелок. В нем оказалась шкатулочка; Абу-Саид Магзум подал ее Вяткину.

— Василь-ака, — сказал он, — вы истратили на покупку документов для квартала Заргарон все деньги, припасенные на свадьбу. Ювелиры просят вас принять от них недорогой убор для невесты. А завтра мы всем кварталом будем праздновать вашу свадьбу. Келин всем очень нравится красотой и скромностью. Все это просил вам сказать от имени махалли Бобо-Яр Мулла.

Вяткин обнял Абу-Саида Магзума. Он открыл шкатулку и удивился: в ней лежали кольца и серьги, тиллякоши и браслеты, ожерелья и цепочки, подвески к косам и пуговицы, — словом, все, что полагается для восточной невесты. Василий Лаврентьевич вынул из сундучка две сережки и два серебряных, с бирюзой, колечка, закрыл сундучок и попросил друга унести подарок к себе, до времени.

… С полудня звучали карнаи, сурнаи тонко выводили мелодии. Два приглашенных певца пели старинные макомы. Цех хальваи — кондитеров приготовил самые лучшие сорта халвы с миндалем, сорта лавзи и пашмак — в виде моточков белого шелка. Конфеты пичак в виде белых подушечек и круглые — кандалат, с жареной горошинкой в середине. На скатертях красовалась халва с семенами кунжута и всякая другая снедь из сахара и мыльного корня. На славу поработали и повара, потрудившиеся над горами плова и шашлыков, грудами вареной баранины, разливанными морями жирной шурпы и тысячами пирожков.

Ровно в полночь Абу-Саид Магзум зажег фейерверк, изготовленный по рецепту древних мастеров. С минарета медресе Улугбека посыпались красные и синие огни, в свете которых узкий и бледный месяц стал невидимым, а сорвавшиеся с неба две-три падучих звезды усилили блеск фейерверка.

Поселились Вяткины в новом городе, неподалеку от музея. Квартира была крошечной, но для Василия Лаврентьевича она имела свою прелесть: двор и сад — запущенный тополевый питомничек — были застроены заброшенными оранжереями и теплицами. Страсть к возне с землей всегда владела Василием Лаврентьевичем. Он привез навоза, посадил розы, клубнику, огурцы, редиску. В феврале можно было уже снимать урожай.

Несколько досаждала приехавшая в дом Клавдия Афанасьевна. Она наставляла Лизу в чиновничьем этикете, требовала, чтобы «молодые» сделали положенные по правилам визиты чиновничьей знати города.

Визиты начались с губернатора и его супруги. Одетая в темно-зеленое платье и серую шубку, с серой шапочкой на голове, Лиза была удивительно хороша и изящна. Ноги и руки у нее были малы, манеры сдержанны, а молчаливость оказалась неоценимым достоинством мадам Вяткиной. Словом, выбором Василия Лаврентьевича высший свет Самарканда остался очень доволен, Вяткиных приглашали бывать в самых лучших домах.

Дома у Василия Лаврентьевича было уютно и мило. Лиза сумела устроить тихую и удобную, предрасполагающую к работе обстановку. Она никогда не вмешивалась в дела Вяткина, не вникала в его занятия, не выбрасывала из дома ни черепков, ни железок с Афрасиаба, не выметала из кабинета бумаг, даже пыль с книг вытирать не решалась, — а это уже было настоящей редкостью среди чиновничьих жен.

С наступлением весны Василий Лаврентьевич стал уводить Лизу на Афрасиаб. У подножия холмов он подхватывал ее, запыхавшуюся, на руки и, смеясь, взбегал с нею на вершину. Или ночью, лунной-лунной, шли они по Абрамовскому бульвару к спящему блестящему эмалью Гур-Эмиру, останавливались у струй тихого арыка Навадон, любовались желтым куполом мавзолея Бурхануддина Сагарджи, дальними отблесками снежных гор, синими тенями долины. Это было счастье. Казалось, губы Лизы пахли розами и тонкие ее пальцы тонули в теплой широкой ладони мужа, как и душа ее — душа хрупкой женщины, статуэтки, растворялась в мужественной любви большого и значительного человека.

Лиза никогда не говорила о своей любви, и была ее любовь тиха и неназойлива.