Леонид Колосов - Собкор КГБ. Записки разведчика и журналиста

Разведка, безусловно, — явление историческое. Многообразие взглядов историков на социальный характер разведки или шпионажа объединяет их в одном. Все сходятся на том, что секретные службы существуют не менее тридцати трех столетий. Точнее говоря, они родились тогда, когда начались войны. В любом военном или политическом столкновении, будь то побоище диких племен на заре цивилизации, Первая и Вторая мировые войны, «холодная война», имеет место тактическая хитрость, рассчитанная на обман противника. Но чтобы победить противника или обмануть его, необходимо знать его планы, не забывая при этом, что вчерашний друг может стать завтрашним врагом. Поэтому разведка работает и в мирное время.

История складывала века в свою копилку. На смену одним формациям приходили другие, и время меняло само понятие секретной службы, а вместе с нею сущность военной и государственной тайны. Трансформировалось и отношение общества к тем, кто посвящал свою жизнь этому опасному ремеслу. С одной стороны, на них смотрели как на героев невидимого фронта, с другой — как на презренных наемников. Испокон веков слово «разведчик» было окружено почитанием и глубоким уважением, а слову «шпион» история придавала весьма нелестный оттенок.

Император Франции Наполеон был категоричен в определении человека, занимающегося сим тайным ремеслом. «Шпион — это естественный предатель», — утверждал он. А во французском словаре Поля Робера слову «предатель» соответствует целый набор отнюдь не ласкающих ухо эпитетов: «доносчик, шпион, изменник, иуда, клятвопреступник, ренегат, перебежчик, коварный подлец, мошенник, вероломный, отступник, обманщик». Впрочем, не милует предателя и В.И. Даль. «Изменник, вероломец, крамольник, лукавый и обманчивый человек, душепродавец…» — читаем мы в его словаре. «Предать… — изменить, обмануть лукаво, либо покинуть в беде, отступиться, или изменнически выдать неприятелю, продать, быть предателем…»

На историческом пути развития человечества менялся и облик «бойцов невидимого фронта». Было время, когда к разведке привлекали лиц преимущественно из дворянства. Многих увлекал авантюризм, необычность профессии, связанной с борьбой, которая предшествует войне и которая продолжается после заключения перемирия. В эпоху Великой французской революции и американской Войны за независимость было немало разведчиков-патриотов, беззаветно преданных делу свободы. Затем роль центральной фигуры разведки перешла к организаторам агентурной сети. Усложнилась и сама техника разведывательного дела. Для многих стран характерно тесное переплетение военной разведки с политическим шпионажем. Шпионаж все больше смыкается с откровенно подрывной работой. Появляются специалисты по диверсиям, взрывам, убийствам, поджогам. Одновременно формируется новый тип шпиона-предателя. Предатели тоже разнятся. Иных во времена военных действий секретные службы противника «консервируют», то есть переводят в глубокое подполье для использования в будущем. Других — в мирное время «фабрикуют» на скорую руку. Утверждают, что когда-то слово «предатель» носило пассивный характер и означало «человека, который предал», то есть совершил тягчайшее грехопадение. Использование предателя его недругами, теми, в чей лагерь он переметнулся, было редким и почти случайным явлением, ибо предателю не верили, его презирали и старались от него избавиться любыми путями. Он становился изгоем и для бывших друзей, и для бывших недругов, к которым перешел…

Что же побуждало и побуждает человека на предательство, на что они бывают особенно падки? Для кого-то все затмевают деньги. У кого-то болезненно обострено чувство самолюбия, у третьих — подспудное стремление к власти, к нарушению законов, к тайнам, недоступным другим. Неизвестное всегда представляется значительнее, нежели то, что лежит на поверхности. Но роковой шаг сделан, и человек оказывается в мире тех самых тайн, где порой трудно отличить реальность от легенды. Он видит себя героем, отбрасывает гнетущую мысль о предательстве и измене.

Вернемся к Наполеону. При всем своем презрении к шпионам император не мог скинуть их со счетов своих побед и поражений. «Верьте мне, — говорил он, — анализируя исходы военных баталий, — я невольно пришел к выводу, что не столько храбрость пехоты или отвага кавалерии и артиллерии решали судьбы многих сражений, сколько это проклятое и невидимое оружие, называемое шпионами». Сказавший эти слова не был ни историком, раздумывающим в тиши кабинета о необратимости времени, ни гражданским министром, склонным к скепсису в отношении военного решения проблем вообще, а выдающимся полководцем прошлого… Ни минуты не сомневаясь в своем военном гении, Наполеон прекрасно понимал, что без ловкости и смелости секретного агента он не одержал бы тех блестящих побед, которыми была отмечена кампания 1805 года.