Владимир Крючков - Личное дело.Три дня и вся жизнь

В рабочем порядке подсудимые подняли вопрос о том, чтобы для судебного процесса был предоставлен другой зал, побольше, однако по техническим и иным соображениям эта просьба не была удовлетворена.

Итак, подается команда: «Суд идет. Прошу встать!» Зал встает, и входят судьи в мантиях. В зале воцаряется тишина.

Одни с интересом, другие с волнением ожидали начала суда, но все понимали, что он будет идти очень долго, что пройдут месяцы, а может быть, даже годы, пока суд дойдет до финиша, до приговора. И каким он будет, сказать трудно. Многое будет зависеть от участвующих в судебном процессе сторон, а также от того, как будет складываться обстановка в стране, в каком направлении пойдет ее развитие. Это понимали все.

С самого начала суд принял строгую линию ведения процесса, но отнюдь не жесткую. Не проходил мимо отдельных нарушений представителями сторон порядка ведения судебного заседания, в то же время, когда надо, успокаивал участников процесса и даже воспринимал шутку, шумную реакцию зала останавливал достаточно корректно. Не давил на стороны, позволял им проявлять состязательность.

Было видно, что к своим мантиям судьи еще не привыкли, и откровенно рассмеялись, когда адвокат Лившиц, кстати человек не без юмора, обращаясь к ним, сказал: «Импозантные мужчины в великолепнейших мантиях». Вместе с судьями смеялись над этим комплиментом все присутствовавшие в зале, после чего мантии воспринимались как нечто легализованное, по меньшей мере в глазах зала.

После выяснения личностей подсудимых, доклада о явке участников сторон, разъяснений их прав и обязанностей в ходе судебного заседания и некоторых других процессуальных вопросов в зале суда зазвучала специфическая речь — выступления, реплики, заявления представителей сторон, участвующих в процессе.

На всех обрушился поток отводов и ходатайств, заявлений, отдельных реплик, возражений по поводу тех или иных неточностей, допущенных какой-либо стороной, выяснение процедурных вопросов, споры по поводу их значимости и очередности. Адвокаты внимательно следили за этим и, разумеется, не хотели упустить возможность блеснуть своим профессиональным искусством, эрудицией.

В зале постоянно находилось немало юристов, журналистов — специалистов по судебной тематике. Все это держало суд в напряжении, и его можно было понять. Он находился под пристальным вниманием не только тех, кто сидел в зале, но и тех, кто вечерами смотрел телевидение или на следующий день знакомился в газетах с отчетами о ходе процесса. Поэтому необходимость неукоснительного соблюдения уголовно-процессуальных норм заставляла суд в каждом случае обращаться к законодательству, к праворегулирующим нормам судебного процесса. При этом нередко выяснялись или отсутствие норм, соответствующих возникавшим вопросам, или их двусмысленность, что порождало споры и затрудняло разрешение даже небольших проблем.

Выступления, реплики, заявления практически всех адвокатов отличались хорошей аргументацией, завидной логикой, эрудицией. Не было представителей защиты, о которых можно было бы сказать, что это малоопытные адвокаты. Еще один, на мой взгляд, немаловажный момент: речь их была эмоциональной, что, как правило, придавало словам адвокатов большую убедительность и проникновенность.

Государственные обвинители выглядели менее выразительными. Их выступления, заявления были официальными, шаблонными. На аргументацию и логику они обращали меньше внимания. Высказывая какую-нибудь точку зрения, всем своим видом как бы подчеркивали: хотите — принимайте, не хотите — не надо, но будет лучше, если вы согласитесь.

По всему было видно, что они исходили из того, что в правовом отношении обвинение посильнее защиты. Ведь до этого вся наша юридическая, и в частности судебная, практика формировала именно такой подход. Для его преодоления нужны, во-первых, учитывающее новейший опыт юриспруденции законодательство и, во-вторых, соответствующая школа воспитания государственных обвинителей, для коих состязательность, аргументация, логика, основанные на бесспорных доказательствах, должны стать нормой.

Образно говоря, хлеб насущный для государственных обвинителей должен быть таким же тяжелым, как и для других сторон в суде. В деле ГКЧП хлеб для прокуроров оказался очень тяжелым во всех отношениях, однако произошло это во многом по вине их руководства.

Первым ходатайством защиты было заявление об отводе всего состава суда. В обосновании указывалось на зависимость судей от Министерства обороны и, следовательно, от его министра, который проходит в качестве свидетеля по эпизодам, имеющим весьма существенное значение для дела. Являясь военнослужащими, судьи зависели от Министерства обороны в вопросах присвоения воинских званий, материального обеспечения и пр.