Александр Галич - Я выбираю свободу

В книгу включены также статьи русских писателей, ныне живущих во Франции — Марии Розановой и Андрея Синявского, а также интервью и открытые письма Галича. Дополняет книгу публикация стихотворений, носящих наиболее ярко выраженный антикоммунистический характер.

Александр Шаталов

В Париже 15 декабря 1977 года умер Александр Галич.

…Мы прощаемся с ним для того, чтобы с ним встретиться еще и еще раз, к нему вернуться, как он сам возвращается к нам своими песнями. В поэтической и человеческой судьбе Галича явно или тайно присутствует эта тема: «Когда я вернусь…». Вынужденный уехать, эмигрировать из России, он покидал ее с чувством нового и нового к ней возвращения, не буквального, а в более широком смысле; и в охватывающем его песни мотиве возвращения — к эпохе, в которую мы жили и живем, к людям, знакомым и незнакомым, к стране, как к исходной точке и к месту рождения его песен. Это так глубоко и серьезно заложено в его творчестве, что, слушая Галича, начинаешь подозревать: а не в природе ли это песни вообще, песни как таковой, которая, улетая в пространство, к нам возвращается и как бы относит назад, к нашему прошлому опыту и к нам самим, какими мы заново себя постигаем, задумываясь уже не над словами песни, которая поется, а над своей судьбой…

Трудно даже сказать, где у Галича нет этой темы возвращения и где он не поет о себе, рассказывая о других людях, совсем на него не похожих. Возвращение — к Освенциму, к солдатам, павшим под Нарвой, к советским лагерям, составляющим всю сердцевину нашей современной истории. Возвращение кассирши к себе самой, меняющей возраст, но так и продолжающей щелкать за старой кассой. Возвращение из Караганды к Медному Всаднику… В мыслях, конечно. Лишь в мыслях… Словом, «возвращение на родину», как писал когда-то Есенин, близкий этой песенной стихии…

Возвращение — это общее, это в традиции песни, и самого песенного жанра, который, вероятно, потому и более или менее традиционен всегда, что соотнесен с прошлым, к которому песня возвращается в силу заложенной в ней личной или всенародной памяти. Возможно, в этом и состоит отличие песни от прочей, в том числе самой высокой, лирики, которая стремится и улетучивается в будущее, тогда как песня, как ветер, возвращается на свои круги и поэтому находит себе пристанище в народе, в фольклоре. Песня помнит, всегда помнит…

Как-то незадолго до смерти, может быть, даже не ведая до конца, о чем он собственно рассказывает, Галич, сидя у микрофона, записал на пленку, что снится ему последнее время и что его мучает во сне. Воспроизводим дословно его рассказ:

«А началось это с того, что года два тому назад, когда я улетал из Нью-Йорка в Европу, меня посадили в самолет ужасно усталого и очень сонного. Дело в том, что накануне я был на дне рождения у Ростроповича, причем, приехал я на этот день рождения после своего собственного концерта, приехал поздно. Мы гуляли почти до самого утра, днем я так и не успел отдохнуть, и когда меня посадили в самолет, я уже просто засыпал на ходу. И я даже не помню, как мы взлетели, потому что я спал…

Когда я проснулся, я увидел, что около меня стоит стюард, там были не стюардессы, а стюарды, и предлагает мне что-то выпить, и я спросил его, как мы летим. Он спросил: в каком смысле «как»? Я говорю: ну какой маршрут у нас? Он сказал, ну как же — у нас маршрут Нью-Йорк — Москва… Я спросил: что-что-что??? Он сказал: у нас маршрут Нью-Йорк — Москва, — сказал он мне. Я настолько обалдел, что у меня просто отвисла челюсть, и я долго так сидел в этом состоянии, пока он снова не прошел мимо, и я спросил его: а скажите, — спросил я дрожащим голосом , — а где-нибудь у нас будет посадка, или прямой рейс? Он сказал: рейс прямой , — сказал он, после чего у меня уже совершенно упало сердце, — но посадка у нас будет в Амстердаме.