Давид Мессер - Зигмунд Фрейд

– Извините за мой вид, мой дорогой друг Эрнест! – обессиленно, но радостно поприветствовал меня Зигмунд, пытаясь подняться с кресла.

– Прошу Вас, Зигмунд, не утруждайте себя лишними движениями!

Подскочив к нему, я осторожно помог ему сесть обратно.

Он выглядел крайне изможденным и иссохшим и явно стеснялся своей зияющей раны на щеке, но, несмотря на свою беспомощность, а также нечеловеческие страдания и боль, вызванные злокачественными рецидивами, он держался с присущими ему достоинством и вежливостью. Я даже почувствовал некоторое облегчение от того, что мои опасения увидеть его на смертном одре оказались ложными, вызванными отчаянием.

– Анна, милое мое дитя, – Зигмунд обратил свой любящий взор на стоящую рядом дочь. – Я благодарен тебе за то, что ты согласилась прекратить мое мучение.

Услышав это, Анна рухнула на колени и, не в силах сдерживать плача, прильнула губами к его свисающей кисти. Зигмунд мягко провел рукой по волосам дочери и, борясь со слезами, посмотрел на нее с безграничной любовью и нежностью. Она взглянула на отца с тоской, с которой в последний раз смотрят на близких людей, и, поняв его ласковый взгляд без слов, поднялась и вышла из комнаты.

– Что тут происходит? – испуганно запричитал я, умоляюще глядя на Макса, но тот скорбно уткнулся глазами в пол, словно о чем-то умалчивая.

– Дорогой Эрнест, я принял решение, – с торжественной печалью сообщил Зигмунд, вздернув подбородок.

– Решение?… – растерянно пробормотал я.

– Мне не победить эту болезнь… Она забрала все мои силы, изуродовав мое тело… – на какое-то мгновение он печально поник.

– Вы же знаете… – словно погрузившись в себя, задумчиво продолжил он. – Я всегда был реалистом… Возможно, будь я религиозен, как мои собратья, мне было бы легче принять это испытание…

– Вы всегда были примером мужества и стойкости!

Я попытался подбодрить его, помня о том, что этот величайший человек ни разу в жизни не пожаловался на судьбу и, даже перенеся тридцать три операции на протяжении последних шестнадцати лет, он постоянно отказывался от приема обезболивающих средств, чтобы их действие не смогло затуманить ясность его разума, которым он дорожил больше своего физического здоровья.

– Спасибо, мой верный друг… – с грустной признательностью улыбнулся мне Зигмунд и снова впал в задумчивость.

– Когда только появились первые признаки болезни, я спросил специалиста, каков его прогноз на дальнейшее развитие опухоли, на что тот ответил: «Никто не может жить вечно…» Он убедил меня, что операция будет легкой. Но если бы я знал правду о диагнозе с самого начала, если бы я мог предвидеть, что меня ждет в течение последующих долгих лет, то я бы решился на этот шаг гораздо раньше… чтобы уйти достойно…

– Зигмунд, я не очень понимаю Вас… О чем это Вы? – встревожился я от такого признания.

– По моей настоятельной просьбе доктор Шур сделал мне две инъекции морфия за последние сутки… Мой организм смертельно ослаб… И третьей инъекции он не выдержит…

– Зигмунд, прошу Вас… – догадавшись о его замысле, взмолился я.

– Я не вправе более быть обузой моим дорогим и любимым людям… – решительно заявил Фрейд, приподнявшись в кресле. По его искаженному мукой лицу было заметно, с каким неимоверным усилием давалось ему каждое движение.

– Вам известно, с какой болью я отношусь к потере возможности практиковать и трудиться… Но еще большую боль мне приносят страдания моих близких, которые им причиняет мое состояние. Я вижу страдания родных мне людей, которые мужественно пытаются их скрыть из-за любви и уважения ко мне… И все, что я прошу… – Зигмунд проникновенно взглянул на меня, – это понимания близких… и возможности дать мне достойно уйти…

Я опустил глаза, горестно осознавая, что ни у меня, ни у кого-либо другого нет ни моральных, ни этических прав осуждать или переубеждать этого великого человека, мучения которого перевешивали наш личный эгоизм держаться за него.

– Мне грех жаловаться на жизнь… – просветлев лицом, немного оживился Зигмунд и восторженно произнес: – Я дожил до таких лет, находя столь много теплой любви в своей семье, среди друзей… У меня была увлекательная, интригующая и полная невиданных до сих пор открытий работа… Это может показаться странным, но я никогда не считал себя ни ученым мужем, ни наблюдателем, ни экспериментатором и ни даже мыслителем… Я был темпераментным конкистадором… искателем приключений… со всем тем любопытством, смелостью и упорством, которые свойственны людям данного типа… Я пустился в длительные поиски разгадки темной стороны человеческого сознания и долго пробыл в ожидании успеха в своем рискованном предприятии… и, возможно, я таки достиг этого успеха… Кто еще может похвастать столь многим?.. Да, наверно, я не все успел сделать в этой жизни, что должен был… но боюсь, что теперь у меня не осталось на это времени…