Степан Шутов - Красные стрелы

— Однако любопытно побачить, який он царь, — сказал немного погодя Митя.

Меня тоже, конечно, любопытство разбирало. У нас в имении говорили о царе с благоговейным почтением: «царь-батюшка». Почти в каждой избе висел его портрет.

Помню, зашел я однажды по какому-то делу к соседу, старому батраку Жуковцу. Сел на лавку под изображением царя, а шапку снять забыл. Жуковец тут же наградил меня пощечиной:

— Уважение к царю надо иметь, — кричит. — Царь наш защитник от всяких лиходеев и разбойников…

Журавский, как и обещал, заехал в полночь. Он выбрился так, что щеки отливали синевой. Короткий чуб начесал тщательно, волосок к волоску. Черный с лаковым козырьком картуз держал двумя пальцами. То и дело поворачивал шарообразную голову в мою сторону, давал наставления:

— А вдруг царь соизволит поинтересоваться, как живешь, что будешь отвечать?

Молчу.

— Хорошо живу, ваше величество, скажешь. Мы любим вас, ваше величество. Народ — тело, царь — голова…

На станцию, где находилась ставка верховного главнокомандующего, мы прибыли рано, до рассвета. Но здесь уже собралась огромная толпа. Жандармы и казаки старались оттеснить ее от вокзала.

Журавский подал матери знак. Она достала из корзины большую ковригу хлеба и вышитое полотенце. Управляющий, по замыслу которою хлеб и полотенце должны были послужить нам пропуском, стал пробиваться через оцепление. Куда там! Усатый краснолицый жандарм так саданул его кованым сапогом в живот, что Журавский тут же скрючился и упал.

— Вы что делаете?! — возмутилась мать. — Это управляющий Жилинского!

— Пошла вон, — выругался жандарм. А один из казаков стал наезжать на нее конем.

…Прошло несколько часов. Солнце начало припекать, воздух накалился. Нам, стиснутым со всех сторон, трудно стало дышать. А того, кого ждут, все еще нет.

По толпе побежал шепот:

— Царь давно приехал. Он только боится показываться, напугали его.

Журавский куда-то пропал.

— Мама, уйдемте, — предложил я.

Она посмотрела на меня так, будто я был ненормальным:

— Ты что, царя ждать не хочешь? Погляди, сколько людей ждут.

Опять стоим, обливаемся потом. Вдруг кто-то тихо щелкает меня сзади по уху. Оглядываюсь и глазам своим не верю: передо мной знакомый студент Николай Наревский из Городища. Но как он попал сюда? И почему в очках? А Николай, заговорщически подмигнув, спрашивает:

— Государя-императора встречаем?

— Встречаем, — отвел я глаза в сторону.

— Так он, пока его ищейки не завершат работу, не покажется, — шепнул Николай, наклонившись ко мне.

— Разве царь действительно здесь?

— Давно. Он в вагоне закрылся…

Толпа заволновалась. Ее опять оттиснули назад. Я поднялся на носки, чтобы увидеть площадку у центрального входа в вокзал. Там было пусто. Только стояли застывшие шеренги солдат.

Вдруг стало тихо так, что слышен был шелест листьев на деревьях. Открылась дверь вокзала, и оттуда шаркающей походкой вышел невысокий, плюгавый, рыжебородый человек. За ним потянулись генералы, полковники, адъютанты, штатские, расфуфыренные дамы. Загремел оркестр, в воздухе разнеслось многоголосое «ура».

Так вот он какой, государь: лицо с сероватым нездоровым оттенком, взгляд робкий. Выставил вперед правый сапог и приветствует толпу, машинально помахивая рукой.

Моя мать тихо, испуганно шептала:

— Боже мой, царь! Боже мой, батюшка!

Она была бледна и все время крестилась. Вдруг рванула меня за рукав, подалась с хлебом на полотенце к кордону казаков.

— Назад! — угрожающе заревел жандарм. — Назад!

В это время несколько голосов выкрикнули хором:

— Долой самодержавие! Долой войну!

— Да здравствует мир! — поддержали их в другом конце толпы.

— Долой большевиков, они продались немцам! — в истерике завопила женщина. — Арестуйте их!

И тут же совсем близко, почти рядом со мной, молодой голос запел «Интернационал». Я по сей день уверен, что пел это Николай Наревский, студент из Городища:

Я машинально подхватил:

Казацкая нагайка опустилась на мою спину.

Журавский, пострадавший от жандарма, три дня отлеживался. Многие радовались: наконец-то панский холуй образумится. Оказалось, он ничуть не изменился. Напротив, стал злее. За малейшую провинность избивал людей в кровь.

Первомай в шестнадцатом году мы, молодежь, решили отпраздновать как следует. Договорились на работу не выходить, а устроить в лесу митинг. Но как быть с Журавским? Ведь он поднимет шум на всю губернию и жандармов может вызвать.