Игорь Ефимов - Статьи о Довлатове

Призыв Гениса не менее радикален. Он не пытается противопоставить ложной шкале ценностей какую-то новую шкалу, которую он считал бы истинной. Он призывает уничтожить всякую шкалу. Абсурд и хаос уравнивают всех людей, все их слова и поступки, и несут блаженство освобождения от страданий стыда, несовершенства, слабости, греховности. То есть способствуют достижению счастья всего человечества, имя которому на самом деле не коммунизм, а БЕСПЕЧНОСТЬ! И ради достижения этой великой цели все средства могут быть хороши.

Беспечность, беззаботность упоминаются в книге многократно, и всегда — с нежностью. "Мы [газета "Новый американец"] стали беззаботной и беспартийной фракцией изнывающей от официоза эмиграции". "Ненадолго отделавшись от ответственности, литература вздохнула с облегчением". Описывая встречу нового 1972 года в пожарном депо Рижского завода микроавтобусов, Генис пишет: "Мои сотрудники напоминали персонажей театра абсурда… Всех их объединял безусловный алкоголизм и абсолютная удовлетворeнность своим положением. Попав на дно, они избавились от страха и надежд и казались самыми счастливыми людьми в нашем городе". Апология выпивки окрашена у Гениса философско-поэтическими интонациями. "Водка выносит нас за границы жизнеподобия в мир, отменяющий привычные представления о времени, пространстве и иерархии вещей в природе" (курсив мой. — И. Е.). "Реальность есть иллюзия, вызванная недостатком алкоголя в крови", — цитирует Генис понравившуюся ему шутку.

В молодые годы Вайль и Генис были весьма увлечены рассказами тоже молодого тогда Валерия Попова. Его душевный настрой был им очень близок. Устами своих героев (а порой и прямо, в застольных разговорах) Попов объяснял свою жизненную позицию примерно так: "Несчастья в нашей жизни неизбежны. Увернуться от них невозможно. Но можно найти такой взгляд на них, при котором они перестанут казаться несчастьями. Этот талантливый, небанальный взгляд должен создать вокруг человека некую защитную атмосферу, в которой несчастья будут сгорать, как метеоры, не долетающие до земли". Даже названия произведений Попова подчeркивали эту установку на беззаботность — "Жизнь удалась", "Нормальный ход". А если попадались озабоченные герои, они всегда были неприятны и смешны ("Он любил резать правду-матку в глаза, но не знал еe и поэтому угрюмо молчал"). "Герой, посланный рукой автора, — писали о Попове молодые критики, — мячиком скачет, на неуловимый миг касаясь того Нечто, и снова назад — в быт, в работу, в семью, в жизнь. Прыг-скок, прыг-скок". То есть мы видим, что эта игра в пятнашки с тягостной трезвой реальностью, это беззаботное "прыг-скок" манило авторов уже очень рано. И вот после долгого пути Генис нашeл, что абсурд есть наилучший способ бегства от неe — спасительный и доступный любому человеку.

До тех пор пока человек живeт в плену той или иной шкалы ценностей, он обречeн на страдания. Он воображает, что правильное утверждение лучше неправильного, и страдает, когда говорит что-то ошибочное. Он воображает, что красота и изящество лучше уродства и грубости, и страдает от несовершенства собственных слов, облика, творений. Он думает, что достойный поступок лучше недостойного, и страдает, когда обстоятельства и собственная слабость вынуждают его к какой-нибудь гнусности. И ещe у него есть смутная идея, будто где-то высоко-высоко существует некий Судия всего. Который может в любой момент вынести окончательный приговор всей его жизни, — это последнее заблуждение чревато уже такими массовыми муками всего человечества, что они растянулись на тысячелетия и конца им не видно. И от всех этих немыслимых страданий можно избавиться так просто: нужно только отказаться от всяких шкал "лучше-хуже", от всякого логического, эстетического, морального, религиозного неравенства, и с доверием отдаться спасительному абсурду и хаосу, благодетельную роль которых с таким мастерством и изяществом проповедует Александр Генис.

Генис был хорошим студентом советского университета, мечтал попасть в аспирантуру и, если бы это удалось, скорее всего, стал бы кандидатом и доктором советских литературоведческих наук. Возможно, этот отпечаток советской идеологической машины врезался в его сознание так глубоко, что, вырвавшись из-под еe давления, он начал выстраивать свою идеологию безыдейности по тем же канонам, по которым работала коммунистическая пропаганда идейности. Стоит только подменить несколько ключевых слов и тезисов, и зеркально-перевeрнутые совпадения посыпятся с пародийным изобилием.