Арнальдо Фраккароли - Россини

Благодаря Дюпре и его знаменитому грудному «до», благодаря стройному ансамблю певцов и превосходному оркестру, «Вильгельм Телль» имел в Лукке первый настоящий успех. И после этого прошёл по всем крупным театрам Италии, правда, всегда изменяя имена действующих лиц и название, а иногда даже сюжет — по воле подозрительных цензоров, но прошёл с неизменным триумфом. Потом «Вильгельм Телль» обошёл и весь свет, а когда вновь оказался в Париже, то был воспринят как совершенно новая опера и вызвал восторг у той же самой публики, которая не поняла шедевра Россини при первой постановке.

Спустя восемь лет состоялась как бы новая премьера во французской столице, и тенор Дюпре с восторгом рассказывал об этом замечательном спектакле.

— Никогда ещё «Вильгельм Телль» не привлекал такого количества публики в театр, как вечером 17 апреля 1837 года. Интерес зрителей, подогревавшийся в течение полугода газетными статьями, должен был наконец удовлетвориться. И когда после интродукции к первому акту я появился на вершине горы, то увидел целую батарею биноклей, нацеленных на меня, можно даже сказать — против меня. Я стойко выдержал этот первый взрыв любопытства, но когда спустился на сцену и повернулся к хору швейцарцев, услышал, как по залу прошелестел смешок. Насмехались над моими высокими каблуками, с помощью которых руководитель постановки надеялся придать мне при моём низком росте более мужественный вид, хотя я и возражал против этого. Ничего не поделаешь, мне пришлось пережить этот смешок, и я старался не придавать этому значения и пообещал себе больше не поворачиваться спиной к публике. Когда же я остался на сцене один, наступила такая тишина, что я испугался. «Ну вот и всё!» — подумал я. И запел, поначалу не очень понимая, нравится ли моё исполнение. Но после фразы «О, Матильда, кумир души моей...» сомневаться уже не приходилось. Разразился ураган аплодисментов. Сбросив напряжение, я смог наконец облегчённо вздохнуть. Однако нужно было петь дальше, нужно было закрепить успех. К счастью, певец, когда чувствует поддержку зала, всегда воодушевляется, и его возможности увеличиваются. И я продолжал отважно петь, а товарищи помогали мне. Публика горячо аплодировала всем. Но ждали ещё мою большую арию и знаменитую ноту. Когда я спел арию и взял грудное «до», не могу передать, что произошло. Публика, казалось, сошла с ума. Никогда, даже в самых смелых мечтах, я и представить себе не мог подобного успеха.

Можно сказать, что эта поразительная нота и пение Дюпре помогли публике понять грандиозность оперы и полюбить её. Вскоре в Париж ненадолго приехал Россини, и Дюпре пригласил его в Оперу послушать своё исполнение.

— Приходите лучше ко мне домой, — ответил Россини.

Нужно заметить, что в кульминационном месте арии автор указал в партитуре головное «до», а не грудное. Послушаем, как сам Россини рассказывает об этой встрече с Дюпре.

— Я жил тогда в доме моего друга Трупена. Дюпре поспешил прийти и в присутствии Трупена пропел (должен признать, великолепно) многие отрывки из моей оперы. Но по мере приближения к «Следуйте за мной!» я стал испытывать то неприятное ощущение, какое бывает у некоторых людей, когда они знают, что в условный момент должен раздаться пушечный выстрел. Наконец взорвалось знаменитое «до». Черт побери! Что за грохот! Я встал из-за рояля и бросился к горке, полной бокалов тончайшего венецианского стекла. «Ничего не разбилось! — вскричал я. — Просто невероятно!» Тенор, казалось, был удовлетворён моим восклицанием, которое воспринял как комплимент. «Значит, маэстро, вам нравится моё «до»? Скажите откровенно». — «Откровенно? В вашем «до» мне больше всего нравится то, что оно уже отзвучало, и я не подвергаюсь больше опасности услышать его снова. Я не люблю противоестественных эффектов, а это «до» с его резким тембром раздражает моё итальянское ухо, как крик каплуна, которого режут. Вы — величайший певец, поистине новый создатель партии Арнольда. Зачем же вы опускаетесь до такого приёма?» И Дюпре ответил мне: «Дело в том, что публика в Опере уже привыкла к нему, и это «до» приносит мне огромный успех...»

Пусть же Россини в свой день рождения отдастся воспоминаниям:

— А Тамберлик? Этот весельчак в своём усердии превзойти до Дюпре изобрёл грудное «до-диез» и навязал мне его в финале моего «Отелло», где по-настоящему написано ля. Спетое во всю силу лёгких, это ля казалось мне достаточно свирепым, чтобы с избытком удовлетворить самолюбие теноров всех времён. Но вот Тамберлик переделал мне его в «до-диез», и все снобы пришли от этого в бурный восторг! Спустя неделю он попросил разрешения повидать меня. Я принял его, но, опасаясь, что повторится, если не хуже, случай с Дюпре, предупредил, чтобы он перед тем, как войти в гостиную, оставил бы своё «до» на вешалке. Сохранность его гарантируется, и, уходя, он сможет забрать его.