Питер Мейл - Мои двадцать пять лет в Провансе

В прохладные зимние месяцы кафе резко сокращают количество столов и стульев на улице, оставив лишь несколько для морозостойких и как следует укутанных курильщиков, которым запрещено предаваться своей пагубной привычке внутри заведения. Но стоит подняться температуре, как все кардинально меняется.

Прежде пустынные тротуары по обеим сторонам главной улицы вдруг оказываются уставленными столиками и стульями из кафе, а также большими зонтами, предназначенными для защиты от солнца бледнокожих посетителей. Улица становится редким и достойным примером того, как пешеходы оказываются важнее автомобилей. И какие это разнообразные пешеходы! В рыночный день они все на виду – безупречные парижане, англичане, щурящиеся от слишком яркого солнца, традиционалисты-японцы с винтажными фотоаппаратами, американцы со смартфонами, немцы, рыщущие в поисках очередной кружки пива, и уже успевшие утомиться рыночные продавцы, которым пришлось встать в четыре утра. Официанты и официантки изо всех сил стараются протиснуться с подносами сквозь эту колыхающуюся массу людей и даже переходят на другую сторону улицы, чтобы добраться до своего клиента. Это бедлам, но неторопливый, добродушный бедлам, на который лучше всего глядеть, удобно устроившись за столиком кафе.

Как легко догадаться, в такое благословенное время нет недостатка в том, что месье Фаригуль обычно называет «маленькими сокровищами из божьего меню». В течение двух месяцев, начиная с мая и кончая поистине знойным июлем, наступают недолгие сезоны, когда вы можете отведать первые дыни, первую спаржу, первый инжир (зеленый и фиолетовый), первые и самые толстые бобы, кругленький petits pois [70] Горошек (фр.). – все настолько свежее, что невозможно даже прикрепить этикетку. Поэтому товар выставляется в невысоких деревянных подносах, и вам нередко сообщают, что то, что вы собираетесь съесть, было собрано только сегодня утром. Этого достаточно, чтобы на несколько недель отбить у вас желание покупать фрукты и овощи в супермаркете.

Наконец сезон между весной и летом заканчивается. Столбик термометра ползет вверх, сверчки стрекочут вовсю. Жарко. И будет еще жарче. Bonjour , лето!

Среди достопамятных достижений Наполеона военные успехи, естественно, занимают почетное первое место. Далее по списку, наверное, стоит его роль в создании собственного стиля, если мы вспомним знаменитую манеру императора засовывать руку за борт жилета или шинели. Ну и конечно, Жозефина.

Однако одно нововведение, касающееся la vie française [71] Французская жизнь (фр.). , прекрасно сохранившееся спустя более двухсот лет, не было ознаменовано такой же славой, как наполеоновские военные триумфы, хотя также вполне ее заслуживает. И по-своему, без лишней помпы, это наполеоновское нововведение составляет важную и, как мне кажется, милую сердцу французов часть жизни.

Я говорю об ордене Почетного легиона, основанном императором в 1802 году, чтобы отмечать выдающиеся заслуги любого человека, будь то промышленник, генерал или поэт.

Что же заставило Наполеона, не особенно отличавшегося добрыми делами и не отягощенного заботами об общественном благе, ввести столь масштабный благотворительный проект? Я безуспешно искал кого-то или что-то, что могло бы послужить источником его вдохновения в этом вопросе, но, не найдя ничего подходящего в истории, был вынужден сам сочинить объяснение. Моя версия такова.

Восемнадцатый век во Франции завершился революцией – десятью годами кровопролития и потрясений, отмеченными уничтожением аристократии и казнью Людовика XVI в 1793 году. Лишь с приходом к власти Наполеона в 1799-м беспорядкам был положен конец.

Хотя многие воспринимали революцию как гигантский скачок вперед, были и те, кто относился к ней критически, – главным образом пожилые военные. Эти представители хороших семейств видели в революции вовсе не прогресс, а хаос и уничтожение ценных традиций. Именно беседуя с генералами в перерывах между битвами, Наполеон начал понимать, как сильно повлияли на этих людей принесенные революцией кардинальные перемены: пропала элита общества и, по крайней мере с точки зрения генералов, в структуре французской жизни образовалась зияющая дыра.