Евгений Сидоров - Записки из-под полы

Откуда взять средства? Да все оттуда же. Наши Ходорковские, Фридманы, Потанины, тот же Евтушенков. Как утверждают квалифицированные эксперты, “если г-н Ходорковский вложит примерно 100 млн. долларов в рекламу положительного образа России, то капитализация его детища может возрасти на миллиард” (И. Писарский, руководитель агентства “Рим”). Есть и западные инвесторы, не только традиционные: Сорос или Тернер, а другие, свежие силы.

Прошу рассмотреть, Владимир Владимирович. Это черновой набросок, но он рожден реальностью, а не миражами.

С уважением,

Е.Ю. Сидоров

Записка была передана через канцелярию Президента осенью 2002 года. Спустя почти три года я частично опубликовал ее как “открытое письмо” Путину в “МК” (22 июля 2005 года). Надо ли говорить, что эффект нулевой. Ни ответа, ни привета.

Не так давно директор популярной радиостанции на мое, может быть, и неуместное литературное замечание по поводу одной панихидной речи вдруг грубо, почти в крик, заявил, что у гроба Гайдара неуместно заниматься филологией. Перед этим у того же гроба он уместно и вслух, зорко следя за правительственными лицами, решал свои вопросы, — есть ли И. Шувалов, где А. Жуков и пр., и я его вполне понимаю, работает человек. У каждого своя работа. Лет пятнадцать тому назад он был интеллигентен и почтителен, а теперь путает окружающих с подчиненными и кричит. Мы, конечно, не поссорились. Из-за чего ссориться? Тем более что он признался, что “сорвался”. Но он не сейчас сорвался. Он давно сорвался, ибо на своей станции привык лавировать и нервничать по любому кремлевскому поводу. А вы на его месте разве не нервничали бы?

Егор Гайдар был преждевременный человек, каких в истории России можно пересчитать по пальцам. Не пришло время и полно понять, и оценить его личность. Отвлекаясь от всякого рода деталей, можно сказать, что он все же был не столько прагматической (как Чубайс), сколько романтической фигурой. Его увлекал азарт нового, он поневоле уважал риск, и югославские отроческие годы сыграли здесь не последнюю роль. Я знал его отца, Тимура Аркадьевича, спецкора “Правды” в Белграде, дух “ревизионизма” исподволь накапливался в этой семье, а храбрость и авантюризм внука генетически исходили от писателя-деда. Сюда добавлялся идейно-философский и литературный шарм Стругацких: Аркадий был тестем Егора.

Егор Гайдар был отлично образован, он был экономическим мыслителем гораздо больше, нежели политическим деятелем. В тяжелейшие, роковые годы он попытался резко применить к российским просторам и ухабам передовые ученые схемы Запада. И там-то не все ладно, а у нас и подавно. Опыт провалился. Россия попыталась встать на дыбы, но затем резко сбросила седока и стала медленно увязать в трясине путинизма. Скорректировать ситуацию Гайдару и его сподвижникам не дали. Но первый шаг был сделан, и имя Гайдара навсегда будет связано с началом экономических преобразований России. Не будет забыто и его мужество в дни кризисов и политических противостояний.

Моя жена рвалась на баррикады к Гайдару. Мы находились в пансионате под Майкопом. Стоял душный вечер 3 октября 1993 года. Долететь от телевизора до Егора у Моссовета можно было только на крыльях. Вера явно осуждала мою нерешительность, сама уже встав на крыло. Мы смогли вылететь из Краснодара в Москву только на следующий день. Явившись вечером к В.Ф. Шумейко, тогда первому вице-премьеру, я спросил, что делать. Он усмехнулся и сказал в своей директорско-заводской манере (так “по-свойски” разговаривают с доверенными бригадирами, мастерами и профсоюзными активистами). “Ну вот, опять ты! Культуры нет, а министр культуры есть”. И сменил короткий смешок на более энергичный, будто рассказал хороший анекдот.

“— Возвращайся в отпуск. Здесь уже все нормально. Вот только Белый дом надо отремонтировать”.

В.Ф. Шумейко отвечал за социальную сферу, в том числе и за культуру. Но ни он, ни другие вице-премьеры, которых сменилось на моем министерском веку шестеро, в наши дела не вмешивались, разве что иногда помогали нищенскими бюджетными вливаниями. Однажды, явно по неопытности, в начале своей работы, Шумейко задумал придать певице Надежде Бабкиной статус “национального достояния”. Но тут уж воспротивился я, и идея благополучно заглохла, к вящему удовольствию Людмилы Георгиевны Зыкиной.