Коллектив авторов - Седые дети войны - Воспоминания бывших узников фашистских концлагерей

Во время карантина один лагерник сбежал из лагеря. Мы были в бараках и о побеге ничего не знали.

Однажды раздался свисток полицейского. Это был сигнал к построению. Мы выстроились у своих бараков, потом всех нас скучили поближе, и я увидел лагерфюрере Рольфа с русской переводчицей Наташей (слышал, что она эмигрировала в Германию, когда назревала в России революция).

Я смотрел на эту пару и не обратил вначале внимания на двух полицейских с дубинками, около которых стоял молодой мужчина в форме красноармейца. Нестриженый, гимнастерка расстегнута, совершенно разутый, даже подвязки штанов не подвязаны. Наташа начала переводить то, что говорил Рольф: «Здесь стоит человек, который совершил побег из лагеря. За этот побег он будет строго наказан!» Стоящий рядом полицейский начал избивать несчастного резиновой дубинкой.

Дальнейшая судьба его нам осталась неизвестной. После карантина нас отправили на фабрику, на работу, как мы думали. Оказалось впоследствии, что это школа, подобие нашей ФЗО. Прибывших на фабрику распределили по местам. Это длинные верстаки-столы с тисками и набором слесарных инструментов. Нам, малолеткам, которые не смогли дотянуться до тисков, дали подмостки. Получил эти подмостки и я. Наш цех был разделен на две половины ученическими передвижными досками на ножках. Мы слышали возгласы детей на той стороне. Как-то, немножко освоившись, я с товарищами воспользовался тем, что мастер-немец был занят проверкой наших работ, нагнулся под доски и увидел таких же детей, только из-под фартуков просматривалась желтая форма гитлерюгенд. Каждый день в обед нам давали объедки, что оставались от них.

Месяца через 3-4 нас всех перевели работать на другую фабрику. Распределили каждому немцу по одному русскому. Я попал к Косину, это фамилия немца. Разговаривали с ним редко. Я начал понимать его, он, я думаю, меня. Как-то в разговоре он сказал: «Война — это нехорошо». А когда я сказал, почему Германия пошла на нас войной, он бросил работу и с жаром начал объяснять, как я понял его, что Сталин напал на Германию. Оказывается, я его не понял. Он хотел сказать, что если бы Германия не начала войну, войну начал бы Сталин. С тех пор на эту тему у нас не возникало разговора. В обеденный перерыв немцы вскрывали штули (это хлеб, переложенный маслом, колбасой и сыром). Мы уходили в туалет и коротали время среди других иностранцев.

В 1943 г. мы впервые увидели, как американская авиация бомбила Берлин. Весь Берлин был освещен ракетами на спускающихся парашютах, было светло как днем. Летели англо-американцы без прикрытия истребителей. В результате немецкие истребители нагоняли тяжело груженные бомбардировщики и расстреливали их. В эту ночь было сбито немцами много бомбардировщиков. Видели мы и спускающихся парашютистов. Полицейские на этот раз не загоняли нас в бомбоубежище.

Были случаи, чтобы не работать, вредили своему здоровью.

Вот характерный случай. Людиновский узник, Фомин Иван, как-то, ложась спать, просил товарищей дать ему по капельке маргарина, чтобы обварить себе руку. Он взял свою пайку маргарина и то, что дали товарищи, разогрел в баночке на буржуйке и вылил себе на руку с тыльной стороны кисти. Взвыв от страшной боли, он начал метаться по бараку, натыкаясь на стулья и другие предметы, а потом выскочил на улицу. Недели три он лечился. После этого его на фабрику не гоняли, работал в лагере.

По утрам нас постоянно будили полицейские. Однажды мы встали, слышу одиночные смешки, а потом смеялся почти весь барак. Оказалось, у моего друга от недоедания и переохлаждения перекосилось все лицо до неузнаваемости. Один глаз был полузакрыт, рот перекошен. Это получилось у Трефильцева Акима. Несчастный, не видя себя и ничего не подозревая, смеялся вместе со всеми, и чем сильнее он смеялся, глядя на других, тем сильнее вызывал смех товарищей. Услышав шум, влетел в барак полицейский и закричал «Руэ», а когда понял в чем дело, начал сам раскатисто смеяться.

Через некоторое время лагерникам выдали простенькую одежду и ботинки на деревянной подошве. Эта обувь приводила к тому, что мы начали болеть от плоскостопия. Не избежал этой болезни и я. Совершенно не мог двигаться. Положили меня в лагерный лазарет, установили диагноз, выписали бумажку и сказали, чтобы я сходил по такому-то адресу, в такой-то дом. Со страшной болью я дошел до указанного места. Немец молча обернул мои ноги бинтом, смоченным в каком-то густом растворе, через несколько минут, когда бинт высох, он снял с ног бинт, по форме напоминающий маленькие туфельки.