Александр Пушкин - Письма к жене

Автограф: ИРЛИ, № 1480.

Оттиск почтового штемпеля, имевшегося на несохранившемся конверте: «Москва 1833 август 31».

Впервые: ВЕ, 1878, январь, с. 34—35. Акад., XV, № 840.

2 сентября Нижний-Новг.

Перед отъездом из Москвы я не успел тебе писать. Нащокин провожал меня шампанским, жжёнкой и молитвами. [167]Каретник насилу выдал мне коляску; нет мне счастия с каретниками. [168]Дорога хороша, но под Москвою нет лошадей, я повсюду ждал несколько часов и насилу дотащился до Нижнего сегодня, т. е. в пятые сутки. [169]Успел только съездить в баню, а об городе скажу только тебе les rues sont larges et bien pavées, les maisons sont bien bâties. а [170]Еду на ярманку, которая свои последние штуки показывает, [171]а завтра отправляюсь в Казань.

Мой ангел, кажется я глупо сделал, что оставил тебя и начал опять кочевую жизнь. Живо воображаю первое число. [172]Тебя теребят за долги, Параша, повар, извозчик, аптекарь, M deSichler etc., у тебя нехватает денег, Смирдин перед тобой извиняется, [173]ты беспокоишься — сердишься на меня — и поделом. А это ещё хорошая сторона картины — что, если у тебя опять нарывы, что, если Машка больна? А другие, непредвиденные случаи… Пугачёв [174]не стоит этого. Того и гляди, я на него плюну — и явлюсь к тебе. Однако буду в Синбирске, и там ожидаю найти писем от тебя. Ангел мой, если ты будешь умна, т. е. здорова и спокойна, то я тебе из деревни привезу товару на сто рублей, как говорится. Что у нас за погода! дни жаркие, с утра маленькие морозы — роскошь! так ли у Вас? Гуляешь ли ты по Чёрной речке [175]или ещё взаперти? Во всяком случае береги себя. Скажи тётке, что хоть я и ревную её к тебе, но прошу Христом и богом тебя не покидать и глядеть за тобою. Прощайте, дети, до Казани. Цалую всех вас равно крепко — тебя в особенности.

Адрес: Её высокоблагородию

Натальи Николаевне Пушкиной.

В С. Петербурге на Чёрной Речке на даче Миллера.

Автограф: ИРЛИ , № 1481.

Почтовые штемпеля: «Ниж. Новгород 2 сен. 1833» и «Получено 1833 сен. 7 вечер».

Впервые: ВЕ , 1878, январь, с. 35—36. Акад., XV, № 841.

2 сент.

Мой ангел, я писал тебе сегодня, выпрыгнув из коляски и одурев с дороги. Ничего тебе не сказал и ни о чём всеподданнейше не донёс. Вот тебе отчёт с самого Натальина дня. 1 [176]Утром поехал я к Булгакову извиняться и благодарить, 2 [177]а между тем и выпросить лист для смотрителей, которые очень мало меня уважают, несмотря на то, что я пишу прекрасные стишки. У него застал я его дочерей, и Всеволожского le cocu, a [178] , 3 [179]который скачет из Казани к Вам в П.<���етер> Б.<���ург>. Они звали меня на вечер к Пашковым на дачу, я не поехал, жалея своих усов, которые только лишь ощетинились. Обедал у Суденки, моего приятеля, товарища холостой жизни моей. Теперь и он женат, и он сделал двух ребят, и он перестал играть — но у него 125.000 доходу, а у нас, мой ангел, это впереди. Жена его тихая, скромная не-красавица. Мы отобедали втроём и я, без церемонии, предложил здоровье моей имянинницы, и выпили мы все не морщась по бокалу шампанского. Вечер у Нащокина, да какой вечер! шампанское, лафит, зажжённый пунш с ананасами — и всё за твоё здоровье, красота моя. На другой день в книжной лавке встретил я Н.<���иколая> Раевского. Sacré chien, сказал он мне с нежностию, pourquoi n’êtes-vous pas venu me voir? — Animal, отвечал я ему с чувством, qu’avez-vous fait de mon manuscrit petit-Russien? б [180] ,4 [181]После сего поехали мы вместе как ни в чём не бывало, он держа меня за ворот всенародно, чтоб я не выскочил из коляски. Отобедали вместе глаз на глаз (виноват: втроём с бутылкой мадеры). Потом, для разнообразия жизни, провёл опять вечер у Нащокина; на другой день он задал мне прощальный обед со стерлядями и с жжёнкой, усадили меня в коляску, и я выехал на большую дорогу.

Ух, жёнка, страшно! теперь следует важное признанье. Сказать ли тебе словечко, утерпит ли твоё сердечко? Я нарочно тянул письмо рассказами о московских моих обед<���ах>, в [182]чтоб как можно позже дойти до сего рокового места; ну, так уж и быть, узнай, что на второй станции, где не давали мне лошадей, встретил я некоторую городничиху, едущую с тёткой из Москвы к мужу и обижаемую на всех станциях. Она приняла меня [за смотрителя] весьма дурно и нараспев начала меня усовещевать и уговаривать: как вам не стыдно? на что это похоже? две тройки стоят на конюшне, а вы мне ни одной со вчерашнего дня не даёте. — Право? сказал я и пошёл взять эти тройки для себя. Городничиха, видя, что я не смотритель, очень смутилась, начала извиняться и так меня тронула, что я уступил ей одну тройку, на которую имела она всевозможные права, а сам нанял себе другую, т. е. третью, и уехал. Ты подумаешь: ну, это ещё не беда. Постой, жёнка, ещё не всё. Городничиха и тётка так были восхищены моим рыцарским поступком, что решились от меня не отставать и путешествовать под моим покровительством, на что я великодушно и согласился. Таким образом и доехали мы почти до самого Нижнего — они отстали за 3 или 4 станции — и я теперь свободен и одинок. Ты спросишь: хороша ли городничиха? Вот то-то что не хороша, ангел мой Таша, о том-то я и горюю. — Уф! кончил. Отпусти и помилуй.