Леонид Млечин - Фрунзе

Две самоотверженные девушки приехали к нему. Началась Пасхальная неделя, и они передали ему кулич и пасху, которые очень порадовали узника. Но увидеть их ему не удалось. 25 мая 1908 года Фрунзе писал: «Сижу я в том корпусе, который расположен сейчас же против ворот; моя камера находится на 2-м этаже, и окна выходят почти прямо в ворота, так что мне видно всех, кто только в них входит. Но я не успел вас увидеть; меня поздно предупредили…

Кроме того, у меня дважды в день прогулка, гуляю я один. Во время прогулок всё время торчал у ворот, но точно так же безуспешно… Словом, неудачи, неудачи и неудачи. За эти дни я совсем изнервничался. Делать не могу положительно ничего. Всё время проводил или в беготне по камере, из угла в угол, или же на подоконнике. Черт знает до чего обидно. Когда я узнал, что вы уехали, так словно что-то оборвалось у меня внутри; так сделалось холодно, пусто и скучно. Злюся бесконечно».

Он просил разрешить ему свидание с девушками. Следователь холодно объяснил, что по закону свидание может быть позволено только с невестой. Если он намерен венчаться, тогда пожалуйста.

«Не знаю, что делать, — писал Фрунзе, — с одной стороны, хочется иметь свидание, а с другой — сама мысль о браке, даже формальном, кажется для меня чем-то чудовищным… Мне страшно тяжело будет сознавать, что из-за меня Вы наложите на себя цепи. Нужно быть отъявленным эгоистом, чтобы согласиться на такую комбинацию. А как хорошо мне было, когда я читал Ваше письмо; меня до глубины души трогает Ваше желание хотя что-нибудь сделать приятное мне».

Клавдия Васильевна Важнова-Градинская была готова на всё, чтобы облегчить страдания Фрунзе. И в конце концов добилась свидания. Для Фрунзе встреча с молодой женщиной, пришедшей с воли, была огромным событием. Сразу после свидания благодарный и обуреваемый разнообразными страстями Михаил Васильевич писал ей: «Ваш приезд совершенно выбил меня из обычной колеи. Я уже привык к этой тюремной обстановке, и до сих пор (до свидания с Вами) она мне даже нравилась. Я совершенно искренне час тому назад говорил, что воля меня не тянет. Но теперь не то, не то… Вместе с Вами явилось во мне и желание воли. Всё кругом меня теперь кажется тускло и бесцветно. Буду заниматься организацией побега.

Как Вы почувствовали себя на свидании? Мне казалось, что немного неловко. Верно ли? Не знаю, чему приписать это, может быть, необычайная обстановка действовала на Вас, а может быть, и что другое? Только этого «другого» не надо. Я хочу чувствовать Вас близкой и не хочу, чтобы Вы испытывали хотя бы атом неловкости. Смотрите, приходите во вторник. Теперь буду жить надеждой на него…»

Совсем не удивительна эта буря чувств, которую вызвало появление в тюрьме молодой женщины. Важно отметить, что ради возвращения на волю Фрунзе не пошел ни на какие компромиссы. Не все революционеры были столь же стойкими и на допросах в полиции проявили себя не самым достойным образом.

После смерти члена политбюро Серго Орджоникидзе, который в свое время возглавлял партийную инквизицию — Центральную контрольную комиссию, в его архиве обнаружились два запечатанных пакета. На пакетах Серго написал: «Без меня не вскрывать».

Там находились документы царского департамента полиции. В том числе показания будущего члена политбюро Михаила Ивановича Калинина. На допросе будущий глава государства (пусть даже и формальный) или, как его чаще называли, всесоюзный староста сказал следователю:

— Желаю дать откровенные показания о своей преступной деятельности.

И Калинин рассказал всё, что ему было известно о работе подпольного кружка, в котором он состоял.

В архиве Орджоникидзе лежала и справка о другом члене политбюро — Яне Эрнестовиче Рудзутаке, которого в какой-то момент прочили в генеральные секретари вместо Сталина. Рудзутак был арестован по делу Латышской социал-демократической рабочей партии. На следствии Рудзутак назвал имена и адреса членов своей организации. Основываясь на его показаниях, полиция провела обыски, изъяла оружие и подпольную литературу…

Фрунзе же не смалодушничал. Он писал старшему брату, который уже работал земским врачом в Казанской губернии: «Содержат меня строго. Этой строгостью по отношению ко мне я в значительной степени обязан благосклонному вниманию местного губернатора, отдавшего приказ усугубить наблюдение за мной. Вообще жандармы и администрация будут препятствовать всячески попыткам освобождения, хотя бы на поруки. А не удастся выйти на поруки, так и еще сумеем изыскать способы освобождения».