Георгий Зимин - Истребители

Готовность соединения к боевым действиям проверяла инспекция ВВС Красной Армии и признала ее отличной. У всех после проверки было очень приподнятое настроение.

Оставалось только выяснить, на какой фронт нас пошлют. Я подготовил Верховному Главнокомандующему доклад по вводу дивизии в бой.

Во второй половине августа меня трижды вызывали в Москву, трижды генерал А. В. Никитин звонил в приемную И. В. Сталина, и каждый раз оттуда мне приходило указание ждать вызова. Я ждал всякий раз по нескольку часов, однако в конце концов из Кремля сообщали, что Верховный занят и принять не сможет. В последний приезд в столицу все определилось окончательно. Как и раньше, после длительного ожидания мне было сказано, что Сталин занят, но если, мол, дивизия готова, ее можно отправлять на фронт.

В августе мы готовились к перелету на курский участок. Нам выдали полетные карты этого направления. Не были известны только аэродромы базирования полков, и мы ждали сообщения об этом. Каждый понимал, какие крупные и важные события происходят в эти недели на Курской дуге. Но к тому времени, когда соединение закончило подготовку, наши войска уже добились перелома в ходе грандиозной битвы и на широком фронте перешли в наступление. Вместе с этим началось наступление и на других участках огромного советско-германского фронта. И вот вместо уже изученного нами южного направления, на которое все у нас мысленно нацелились, мы должны были по приказу от 24 августа 1943 года перебазироваться на северо-западное направление, на базовый аэродром Ржев. 240-я истребительная направлялась на Калининский фронт в распоряжение командующего 3-й воздушной армией.

На новом фронте

В день получения нового приказа я вылетел в Ржев. Первым по графику туда должен был перелететь 42-й истребительный авиаполк, но мне надо было раньше осмотреться и встретить его и другие полки уже на базовом аэродроме.

Во время полета под крылом виднелись следы длительных ожесточенных боев. Часто попадались выжженные [210] поселки и деревни. Над пепелищами торчали одинокие мертвые печные трубы. Печальная, разоренная наша земля оставляла в душе тяжкое, гнетущее чувство.

Ржев с воздуха показался мне мертвой зоной. Ни одного целого дома, никакого движения на улицах — полное впечатление, что город покинут людьми. Это первое ощущение, как вскоре выяснилось, почти соответствовало истине: жителей там после почти полуторагодового периода фашистской оккупации оставалось совсем немного.

Взлетно-посадочная полоса была в плохом состоянии. Я это почувствовал при посадке. Самолет бросало во все стороны, в начале пробега он несколько раз отрывался от полосы, и удерживать его на дорожке было очень трудно.

Зарулив, куда мне указывал руководитель полетов, я выключил зажигание и отправился на полосу. В воздухе никаких самолетов не было, поскольку аэродром готовился принимать полки нашей дивизии.

Полоса оказалась в еще более плачевном состоянии, чем я смог почувствовать это при посадке. Воронки на ней самой и на рулежных дорожках были заделаны наспех, небрежно. То там, то здесь торчали целые кирпичи и острые углы больших камней. Видимо, ремонтными работами руководил человек, не имеющий понятия о безопасности полетов. Я не на шутку встревожился. Но за оставшееся время ничего собственно уже нельзя было исправить.

Расстроенный, я свернул с полосы на грунт, чтобы идти к радиостанции, но сопровождавший меня офицер из стартового наряда вдруг закричал:

— Мины! Тут кругом все заминировано!

Я остановился, и он, понемногу успокаиваясь, пояснил:

— Идти можно только кружным путем: еще не успели разминировать.

Час от часу не легче. Полоса — в аварийном состоянии, в сторону ступить нельзя ни шагу — все заминировано...

Пока шли к радиостанции, я отметил про себя, что на аэродроме не сохранилось ни одной постройки. Люди живут в землянках и в подвалах. Та же картина опустошения...

Все это я отметил вскользь, не переставая думать при [211] этом о полосе. Как-то все будет? Знаешь, что летчикам грозит опасность, а изменить ничего не можешь. Самая неприятная для командира ситуация.

Когда я уже был на радиостанции, пришло первое звено командира полка подполковника Ф. И. Шинкаренко. Я взял микрофон и дал полную информацию о состоянии полосы, о недопустимости резкого торможения, о большой опасности сруливать с полосы и рулежных дорожек.

В соответствии с порядком, установленным еще перед перелетом, первыми приземлялись ведомые командира полка. Самолеты при пробеге бросало во все стороны, но все же пилоты произвели посадку благополучно. Я еще подумал: «Не так, оказывается, страшен черт...» И в это время заходил на посадку командир полка. Расчет и приземление — точно у посадочного «Т», как и положено опытному летчику, который еще в молодые годы работал инструктором в старейшем Качинском авиационном училище.