Олег Дорман - Я медленно открыла эту дверь

Летом вся жизнь протекала во дворе. Здесь готовили на печках, сделанных из вёдер, обмазанных внутри густым слоем глины так, что оставалось только неширокое круглое отверстие, идущее до самого дна. Внизу была прорезана дырка для топлива. Топили кизяком – сухими коровьими лепешками, собирать которые входило в обязанности детей. Бредёшь обычно по высохшему суходолу с мешком и подбираешь. Иногда вляпываешься: с виду лепешка сухая, а возьмёшь за край – там жижа. Потом долго вытираешь руки о быльё, морщась от отвращения.

Вечерами во дворе ставились столы, выносили стулья. Мужчины азартно играли в домино или шашки. Женщины вязали – всё больше кружевные салфетки, без которых не обходился ни один приличный дом, штопали или вышивали и сплетничали. Мы, дети, с криками носились по двору, играя в позабытые ныне игры – казаки-разбойники, салочки, прятки. Мальчишки сражались в пристеночек, камешки. Девочки прыгали в «классики» или через веревочки-скакалки. Никто нас не одергивал, только иногда шикали, когда уж очень расшумимся. Впрочем, зачастую наши игры переносились на спортивную площадку, которая по вечерам бывала свободна, – лазали по веревке, кувыркались на брусьях и турнике, прыгали через «коня». Особым шиком считалось залезть на высокую перекладину – метра три от земли – и ходить по ней, раскинув руки. Я один раз потеряла равновесие и загремела вниз, но упала удачно – на кучу песка.

Были вечера, когда по просьбе друзей я пересказывала прочитанные книги. Вокруг собирались ребята, зачастую подтягивались взрослые и слушали, притихшие.

Мама держалась особняком, но никто не обижался. Она была приветлива со всеми и всегда готова помочь. Ее уважали – культурная. Даже сам начальник комендатуры иногда заходил к ней в библиотеку, поговорить. Она допоздна засиживалась в библиотеке, когда не нужно было заниматься домашним хозяйством – готовкой, стиркой и бесконечной штопкой и починкой: на мне всё горело, а купить детские вещи было невозможно.

Помню великую радость, когда из Москвы от тети Эммы пришла посылка с моими довоенными одежками, среди которых оказалось красное шерстяное платье с вышивкой, сшитое накануне нашего отъезда на Селигер, почти новое. Оно казалось мне немыслимо красивым, из другой жизни, о которой я читала в книгах. Сохранилась фотография – мама в гимнастерке и берете, а рядом я в этом платье и пилотке. Сейчас и платье, и я сама на этом фото кажутся мне довольно некрасивыми – странная, вытянувшаяся девочка с никаким лицом.

Конечно, платье оказалось маловато. Кое-как надставили кусками другой ткани – на это никто тогда не обращал внимания. Ребята завидовали. Женщины приходили и просили показать платье, которое я по будням не надевала, щупали материю и вздыхали – вещь.

С обувью было совсем плохо – ее не надставишь. Сандалии, присланные в посылке, мама подарила знакомым, у кого росли дети поменьше. Благодарности и восхищению не было конца – подарила, не продала!

Всё лето мы бегали босиком, подошвы задубливались до твердости подметок. Зимой выдавали со склада валенки самого маленького размера. Мы проваливались в них чуть не до подмышек. Выдавали еще и полушубки, которые мели снег за нами, оставляя дорожки.

Зимой возили в школу в Шурабад на санях. Снег лежал такой глубокий, что нам, детям, да еще в нашем «обмундировании», пройти было невозможно. Мы укладывались, прижимались друг к другу и мгновенно засыпали.

Один раз я выпала на ходу из саней. Никто не заметил, а я, очнувшись, не сумела даже встать, так тяжело было всё надетое на мне. Могла так и замерзнуть в сугробе, потому что наш возница-солдат дожидался обычно конца уроков, чтобы отвезти нас обратно, вероятно, с пользой для себя используя свободное от казармы время. Но, к счастью, он скоро спохватился и вернулся за мной.

Что же касается весны и осени, тут положение с обувью было вообще безнадежным.

К концу лета мы с мамой решились на крайность – отправились пешком на базар в Куляб покупать мне сапоги. Тридцать километров туда, тридцать обратно. Правда, в Кулябе нам немыслимо повезло – мама встретила знакомого интенданта, который приехал на базар делать закупки, и возвращались мы, развалившись на мешках с продуктами.

Дорогу туда я помню до сих пор. Вышли засветло. Вначале идти было легко – всё вниз и вниз по красивой горной дороге. Отправились мы не одни, а с целой группой женщин из комендатуры и Шурабада. Но детей, кроме меня, не было. Шли, разговаривали, закусывали кто чем мог. Начинался базарный день, и дорога была довольно оживленной. Нас обгоняли таджики на лошадях и ишаках с поклажей, а то и пешком с ручными тележками. К вечеру я устала и сникла. Мы еле добрели до какого-то кишлака и попросились на ночлег в незнакомый дом. Остальные отправились дальше, а нас хозяева устроили на веранде – вынесли кошму, и я провалилась в сон.