Борис Соколов - Истребленные маршалы

И сегодня нельзя с уверенностью сказать, что в этой довольно нескладной сталинской речи — правда, а что — ложь. Насчет доносов Гамарника на Блюхера Иосиф Виссарионович, возможно, присочинил. Ведь вдова маршала утверждала, что Ян Борисович и Василий Константинович были в хороших отношениях. Но, с другой стороны, дочь Гамарника настаивает на том, что именно Блюхер передал ее отцу ворошиловский ультиматум. Василий Константинович, в конце концов, мог и не посвящать жену в свои служебные дрязги, мог не рассказывать, что они с Гамарником поссорились. А вот с тем, что маршал, подобно Котовскому, никогда не командовал ни армией, ни фронтом, можно согласиться. И насчет блюхеровского пьянства слухи, вероятно, были не беспочвенны. Просто Сталин до поры до времени не считал это настолько существенным недостатком, чтобы снимать из-за этого с должности командующего ОКДВА. Вот и Конев в цитировавшемся выше разговоре с Симоновым утверждал, что Блюхер «последнее время вообще был в тяжелом моральном состоянии, сильно пил, опустился». Это суждение Ивана Степановича Константин Симонов в 70-е годы прокомментировал следующим образом: «Этот момент мне не кажется убедительным, потому что в той обстановке, которая создалась к тридцать восьмому году — ко времени хасанских событий, когда Блюхер чувствовал себя уже человеком с головой, положенной под топор, — трудно судить его за неудачное проведение операции. Это уже в значительной мере было результатом создавшейся атмосферы, а не только его руководства, хотя, может быть, оно и было неудачным, тут спорить не приходится. Да и опущенность, моральное состояние, пьянство — все это могло быть в значительной мере последствиями обстановки, создавшейся в армии и, в частности на Дальнем Востоке, вокруг самого Блюхера». Судя по выступлению Сталина, о пьянстве Блюхера было широко известно и в 37-м, причем еще до ареста Тухачевского и его товарищей. И до сих пор остается загадкой, предопределил ли уже тогда Иосиф Виссарионович судьбу Блюхера или все-таки основной причиной его опалы и ареста стал провал на Хасане.

На Военном Совете 1–4 июня Блюхер резко осудил участников военно-фашистского заговора и на суде послушно изобличал подсудимых в измене Родины. На заседании Военного Совета Василий Константинович выразил готовность разобраться с вредителями у себя на Дальнем Востоке: «Нам сейчас, вернувшись в войска, придется начать с того, что собрать небольшой актив, потому что в войсках говорят и больше, и меньше, и не так, как нужно. Словом, нужно войскам рассказать, в чем тут дело».

— То есть пересчитать, кто арестован? — иронически заметил Сталин.

— Нет, не совсем так, — смутился Блюхер».

И Иосиф Виссарионович объяснил, что именно надо рассказывать подчиненным о «заговоре Тухачевского»:

— Я бы на Вашем месте, будучи командующим ОКДВА, поступил бы так: собрал бы более высший состав и им подробно доложил. А потом и я, в моем присутствии, собрал бы командный состав пониже и объяснил бы более коротко, но достаточно вразумительно, чтобы они поняли, что враг затесался в нашу армию, он хотел подорвать нашу мощь, что это наемные люди наших врагов — японцев и немцев. Мы очищаем нашу армию от них; не бойтесь, расшибем в лепешку всех, кто на дороге стоит. Верхним сказал бы шире».

«Неплохой мужик» Блюхер так рьяно взялся искоренять «врагов народа» в Особой Дальневосточной, что к началу конфликта у озера Хасан многие командные должности оказались вакантны. Замещать же их новыми людьми маршал боялся: вдруг они завтра тоже сделаются «наемными людьми» японцев? Размах репрессий на Дальнем Востоке, осуществлявшихся под руководством начальника местного НКВД Г.С. Люшкова, достигли рекордного размаха. Тем временем на Дальнем Востоке сгущались тучи. Сталину необходимо было продемонстрировать своему народу и окружающему миру, что, несмотря на репрессии, Красная Армия полностью сохранила боеспособность и может, если потребуется, дать по зубам проклятым империалистам. 8 июня 1938 года Главный Военный Совет РККА принял постановление о создании на базе Особой Дальневосточной Краснознаменной армии Дальневосточного фронта, что ясно указывало на приближение военной грозы. 13 июня сбежал в Маньчжурию Люшков, незадолго до этого вызванный в Москву. Генрих Самойлович опасался, что по возвращении в столицу будет арестован и разделит участь «старой чекистской гвардии» бывшего наркома Г.Г. Ягоды, постепенно уничтожавшейся людьми его преемника Н.И. Ежова. Возможно также, что, зная о предстоящих хасанских событиях и будучи осведомлен, через Особые отделы ОКДВА, о слабой боеспособности советских войск, Люшков не без основания предполагал, что станет одним из «козлов отпущения» за неудачу.