Яков Гордин - Моя армия. В поисках утраченной судьбы

Таким образом, мои лычки добавляли мне год службы. Я, однако же, не воспринял это как трагедию. Я понимал, что такого психологического комфорта, как в в/ч 11225, не будет. Но за сбывшуюся честолюбивую мечту приходилось платить.

В начале двадцатых чисел октября Ширалиев вызвал меня. Я не ручаюсь за слова, но смысл нашего разговора я забыть не мог. И читатель поймет почему.

Ширалиев сказал приблизительно следующее: «Есть два варианта. Я получил назначение. Если хочешь, поехали со мной. Я беру несколько человек. Быстро получишь старшину, и будем служить. Через год, если захочешь, останешься на сверхсрочную, а нет, так демобилизуешься. Другой вариант. Я могу оформить на тебя документы как на рядового. И поедешь домой первым эшелоном. Решай. Завтра ответишь».

Повезло мне с командирами.

Не могу сказать, что я всю ночь не спал. Со сном у меня все было в порядке, и не скажу, что решать было легко. Я пожалел, что не спросил у майора, куда он назначен. Если бы это были какие-нибудь экзотические места, хотя бы Крайний Север, и какая-нибудь серьезная строевая часть, я бы сильно колебался.

Конечно, соблазнительно было попробовать себя в роли ротного старшины. Я вспомнил нашего старшину в в/ч 01106. Очень значительная фигура. Он жил в каптерке, вставал одновременно с ротой, но шел умываться с полотенцем на шее, когда мы уже строились для выхода на физзарядку. Иногда он сам водил роту в кино или в клуб. Иногда выходил во время занятий физо и показывал безукоризненно выполненную «склепку»... Жил своей автономной жизнью и был почти что запанибрата с командиром роты...

Но с другой стороны — а книги? а музыка? а Эрмитаж, в котором я проводил часы, будучи с восьмого класса читателем эрмитажной библиотеки? Если служить дальше — не отобьет ли эта жизнь вкус к той, столь ценной и естественной для меня? А «наполеоновские планы» касательно исторических романов?

Утром я сказал гвардии майору, что выбрал второй вариант. Он кивнул. Лычки я спорол только перед самой отправкой, чтобы не отвечать на вопросы своих подчиненных. Каким образом Ширалиев вернул меня в прежнее состояние, я не спрашивал. Очевидно, в той суете и неразберихе, которая началась после приказа о расформировании, никого такие мелочи не интересовали. А вся документация была в руках начштаба. Ситуацию упрощало то, что за три месяца сержантства я не удосужился отнести в штаб свою солдатскую книжку, чтобы записать новое звание. Как бы вышел из положения начштаба, если бы запись была сделана? Оформил новую книжку? Возможно. Он был опытный штабист.

Любопытно, что это саморазжалование нисколько меня не огорчило. Лычки я выслужил, и этого было достаточно. Стало быть, не в лычках дело...

Грустно было прощаться с друзьями.

Был у меня во взводе чрезвычайно нелепый парень Боря Миронюк из Западной Украины. Косоглазый, неуклюжий. Вот передо мной его изображение — он даже пилотку толком носить не научился. Над ним посмеивались, хотя и не обижали. Такого не было в заводе. Но я ему, условно говоря, покровительствовал. Он робко попросил разрешения подарить свою фотографию. И написал на обороте малограмотным почерком: «На долгую (Пропустил слово «память».— Я. Г.) и незабываемому своему ком. од. (т.е. командиру отделения.— Я. Г.) от Миронюка Бориса. 24/Х 54 р. (т.е. року. — Я. Г.)».

Я и тогда был тронут, да и теперь приятно.

Старшина Калмыков тоже подарил фотографию с философской надписью: «На долгую и добрую память Гордину Яше от Владимира Калмыкова.

Лева Сизов написал на обороте фотографии: «На память другу по совместной службе Яше от Левы Сизова.

24.10.56 г.

Ст. Белая.

Вспомни, Яша, Дацан, 77 разъезд, Алзамай, Белую, как мы жили не тужили, мерзли и мечтали о лучших в нашей жизни днях».

Стась Луцкий подарил фотографию, где он еще младший сержант, но зато в офицерской фуражке. Очевидно, фотографии со старшинскими погонами не было под рукой, а может быть, Стась больше себе нравился в фуражке.

На обороте: «На память с неизменной признательностью Гордину Якову.