Павел Федоров - В Августовских лесах [с иллюстрациями]

— Так скоро, Виктор Михайлович? — сказала Шарипова, но, встретившись с ним взглядом, тоже встала.

Как и утром, Усов с Александрой Григорьевной пошли вперед, Клавдия Федоровна с детьми и Кудеяровым — позади.

— Ах какая все-таки ужасная женщина эта самая Стася, мать Галины! беря за руку Усова, проговорила Шура.

— Чем же? — спросил Усов, ускоряя шаги.

— А ты и не разглядел?

— Разглядел. Но ведь если бы и тебя по-иезуитски нашпиговать, ты была бы такой же…

— При чем тут я?

— Я говорю о воспитании.

— Извини, — вспыхнула Шура, — как бы меня ни воспитывали, но уж это…

— Нечего отговариваться, милая моя, — подзадоривал Усов. — Я знаю твой характер, потому и говорю.

— А какой у меня характер? И вообще я тебя сегодня не узнаю. Ты с самого утра придираешься ко мне. Ну, какой у меня характер?

— Упрямый.

— Слыхали. Дальше?

— Заносчивый, если хочешь, капризный, мелочный, эгоистичный, самолюбивый, властный… Если тебе дать волю, то выйдет такая Станислава, что сбежишь без оглядки на Памир…

— В общем, я чудовище? Так, да?

— Сухопутное, но не морское. Морское чудовище глупее, а ты умненькая…

— Ага, признался все-таки, что я умненькая. И на том спасибо. А вот у тебя какой характер, представь себе, никак не могу определить.

— Твердый, как вот этот камень. — Усов показал глазами на лежащий у дороги большой серый валун.

— Что верно, то верно, — согласилась Шура. — Этого-то я и боюсь. Выйдешь за тебя замуж, ты меня в тряпочку завернешь и будешь возить, как игрушку, куда тебе захочется. А я люблю жить самостоятельно и хочу хоть немножечко мужем командовать, ну хоть капельку… И вот всем сердцем чувствую, что этого никогда не будет. Ты какой-то уж чересчур правильный человек, никакой в тебе трещинки, хоть бы ноготком поковырять. Ну дашь маленечко кое-когда покомандовать, а? Слышишь, жених?

Шура ласково смотрела сбоку на сумрачное красивое лицо своего друга.

— Ну что же ты молчишь? Дашь немножко покомандовать? — покачивая его тяжелую руку, спрашивала Шура. Вся эта любовная история с Кудеяровым и Галиной настроила ее сегодня на веселый лад.

— Я больше к тебе, милашка, не сватаюсь, — сказал Усов и многозначительно, с озорством подмигнул.

— Это что же, тебя Франчишка завлекла, что ли? А может быть, Стася? Она женщина заметная. С итальянским носом.

— Это ты верно говоришь, — согласился Усов. — Только как раз не она, а дочка ее. Вот девушка так девушка! Завидую Косте.

— Но ты опоздал, милый.

— Ничего не опоздал. Вторая-то, Ганна, которая в саду копалась и вино приносила… Если бы ты видела, как она на меня поглядывала. Я ведь не буду вздыхать и Клавдию Федоровну донимать, а сразу в машину, на поезд — и на Памир!

— Скатертью дорожка, — пропела Шура и попыталась улыбнуться, но улыбка получилась невеселая. В сестру Галины можно было влюбиться. Двадцатипятилетняя Ганна уже была замужем, но через год после свадьбы похоронила утонувшего мужа, местного лесничего. Она выделялась среди подруг яркой и зрелой красотой. Ганна иногда приходила в школу и брала книги на белорусском языке, которому научилась от своего мужа, белоруса. Шура хорошо знала ее историю. Замуж она вышла против воли родителей, стремившихся найти для нее состоятельного жениха.

— Надо было сегодня посвататься, зачем откладывать? — колко заметила Александра Григорьевна.

— Мы уж обойдемся без сватовства, — в тон ей ответил Усов.

У Клавдии Федоровны с Кудеяровым между тем продолжался все тот же разговор.

— Ты сейчас в отпуске, и нечего раздумывать! — говорила Клавдия Федоровна. — С родителями ее каши не сваришь. Теперь они создадут твоей Галине такую жизнь, что она вниз головой в канал может броситься. Ты бы посмотрел только, с какой ненавистью ее мать смотрела на меня, когда я пошутила о сватовстве. У меня даже уши покраснели… А если бы она знала всю правду? Я даже поражаюсь, почему у такой монахини, как эта Стася, такие прекрасные дочери?

— Времена не те, Клавдия Федоровна. Кроме того, Галина мне рассказывала, что муж у Ганны был хороший человек. Очевидно, он всерьез повлиял на Галину. Говорят, это был начитанный человек. Научил Ганну и Галину белорусскому языку, давал им читать Мицкевича, Пушкина, Некрасова… Потом он как-то загадочно утонул.

Кудеяров замолчал, потер ладонью широкий лоб и упрямо сжал красные, как у девушки, губы. Он был еще совсем молод и любил первый раз в жизни.

— Ну, а как все это сделать, Клавдия Федоровна? С Виктором, что ли, поговорить?