Катерина Гордеева - Человек раздетый [Девятнадцать интервью [litres]]

– Вы не подошли к нему?

– Нет. Но я шла за ним, стараясь не отставать. Через день, когда с папы сняли звание заслуженного тренера, я случайно зашла на кухню, где он сидел один. Отец плакал. Понимаете, мы ничем не могли ему помочь. Сильным людям помочь почти невозможно.

– Он же мог уехать из СССР?

– Мог. Но не уехал в Америку работать за три с половиной миллиона долларов в «Нью-Йорк Рейнджерс».

– Почему же?

– Как вам объяснить. Видите ли, у великих тренеров есть секреты. Папа был великим тренером. И он считал свои тренерские секреты – секретами Родины, сравнимыми с военными. Он считал, что, уехав туда, он должен будет эти секреты выдать и предаст таким образом свою страну.

– Вы с ним разговаривали об этом?

– Мы, к сожалению, мало разговаривали с ним в это время, я вам объяснила уже почему. Но еще и потому, что я всё время работала. Когда заболел, лечила его. Я в какие только тяжкие не впрягалась, чтобы ему помочь… Это была очень тяжелая потеря. И вот я осталась на этом свете как бы за папу.

– В смысле профессии?

– В смысле семьи. В профессии равных папе не было и быть не могло. Вы знаете, он ведь так и не отдал мне картотеку своих упражнений – тех, которые придумал и разработал для своих спортсменов. Представляете?

– Почему?

– Не знаю. Наверное, считал, что я не заслужила его картотеки. Или хотел, чтобы я придумала свою собственную.

Люди вокруг – желающие сфотографироваться, взять автограф, обнять ее, сказать несколько слов о том, как любят ее или отца, – нас теснят. Ей надо успеть на банкет, потом – на запись телепрограммы. Мы договариваемся увидеться через день. Но встреча всё время откладывается, переносится: тренировка, отнявшая все силы, соревнования, которые она комментировала и потеряла голос, поездка на региональный турнир, после которой адски болит спина. Только через пару месяцев она соглашается встретиться: «Приезжай, Катя. Меня совесть мучает, что я мучаю тебя». Встречаемся на кухне: «Мы ни о чем не будем говорить, пока ты не поешь. Вот драники. Любишь драники? Я – очень люблю. Лучше ешь со сметаной».

Я ем драники в доме заслуженного тренера по фигурному катанию, чьи подопечные выиграли в общей сложности семь олимпийских золотых медалей, у Татьяны Тарасовой, которая с 2000 года участвует в телешоу, посвященных фигурному катанию, и комментирует соревнования, но в последние годы никого не тренирует и не растит учеников. Я понимаю, что надо дожевать и начать именно с этого. Но она сама успевает задать мне с десяток вопросов: «Как драники? Как доехала? Как дети? Как Катя? Как Чулпан?» На кухне работает телевизор. Иногда она вступает с ним в перепалку.

Потом она скажет: «Слушай, ты не обидишься, если я прилягу? Болит спина». Так мы и поговорим. В полумраке большого, наполненного звуками дома, время от времени прерываемыми поскуливанием пуделя Шуры. Он то пытался меня прогнать, чтобы хозяйка отдохнула, то скакал на задних лапах, требуя внимания, то облизывал Тарасовой руки, то требовал еды.

Над тахтой в гостиной – фотография Анатолия Тарасова и самой Тарасовой – маленькой еще девочки. Так получается, что разговор начинается оттуда, где закончился два месяца назад.

– Можно ли говорить о том, что своей тренерской карьерой, своей жизнью вы пытались доказать папе, что достойны быть его дочерью?

– Мой гениальный папа как-то в самом начале мне сказал: «Работай, дочка, деньги будут». И я работала. И больше я ничего не делала. Это было мое любимое занятие – работать. Именно там, где я работала: на льду.

Я работала по четырнадцать часов, по всей стране, я сидела в каждом городе по сорок дней, я получала от этого удовольствие, я растила чемпионов. Когда можно было, тогда и ночью работала: вот в Америке – работала ночью, ставила. Но, видите, это ни от чего не гарантия. И, как выяснилось, никакая не заслуга. Я работала, это было, а теперь – пустота.

– Что вы имеете в виду?

– У меня до сих пор нет ни школы, ни катка. Мне теперь некуда выйти работать. Как будто я за что-то наказана. И не имею того счастья, о котором только и мечтаю: работать, работать тренером на катке.

– Всё, о чем вы мечтаете, – это работать?

– Человек, Катя, у которого за спиной пятидесятидвухлетний опыт работы, я бы сказала – положительный, должен иметь право утром встать и пойти на работу, пойти на каток. У меня этого нет, нету, понимаете, сколько бы я ни просила и ни кричала: дайте каток, дайте школу, дворец, что угодно, я могла бы передавать знания другим, учить других, пока я жива, – нет, никому не нужно. Нет у меня моей работы.