Валентина Пичугина - Тайны прадеда. Русская тайная полиция в Италии

Рухнув на нее всем своим измученным телом, он вновь овладел ею. Грубо, по-звериному, рыча и сотрясаясь в конвульсиях и утопая в омуте испуганных глаз…

Но чьих?

Александры?..

Дуняши?..

Это уже не имело значения. Низвергая остатки постыдного желания, он вновь превращался в того, кем был до встречи с греховным своим соблазном. Не в ангела, но и не в демона… Не сознавая еще: чем больше стремишься уподобиться ангелу, тем очевиднее этим демоном и становишься…

…Дуняша понесла сразу, с первой же их ночи. И Пятакин, так и не дождавшись сына ни от жены, ни от Дарьи, рожавшей одну девчонку за другой, истово молил Бога о внуке, которому смог бы на склоне лет передать и дело свое, и капиталы.

— Ну что, Лешка, — подступал он к зятю с главным своим вопросом, — родите мне мальчонку-то, аль как? Не век же горе мыкать в окружении баб! Уж от людей стыдно!

Алексей отшучивался, заверяя тестя, что не подведет, именно так все и будет, а вспоминая странности той первой ночи, со всем ее звериным безумием, из-за которых его так и не отпустило чувство непереносимого стыда перед Дуняшей, и сам уже в том не сомневался.

Сразу после свадьбы он увез ее на родину, в Соловые, подальше от сторонних глаз, и с удивлением открывал для себя новую Дуняшу, которой прежде не знал.

Ей нравилось, подперев щеку ладошкой, наблюдать, как он завтракает. Нравилось провожать на службу и, стоя возле окна, махать вслед рукой, пока бричка совсем не скрывалась за поворотом. Она боялась ненароком разочаровать его, сделать что-то не так, и все ее существо отныне было наполнено лишь им одним.

В ответ и самому хотелось чем-то порадовать, удивить, насладиться переполнявшими ее чувствами, когда, захлебнувшись от эмоций, она закрывала рот ладошкой, чтоб не расплескать ненароком эту внезапную свою радость. И тогда он подхватывал ее на руки, кружил, осыпал поцелуями, а она, ослабев, крепко прижималась к нему: «Лье-шень-ка…».

И не было на свете никого счастливее их…

Они уходили за реку и бродили в высоченной, пахнущей медом траве, слизывая с нее крохотные росинки; наслаждались трелями растревоженной птахи, уводящей их от гнезда с беспомощными птенцами; погружались в ласковые воды Сыти, сбрасывая с себя морок минувшего дня.

На природе на них сходила великая тайна бытия, раскрывающая истинный, незамутненный смысл всякого прихода в этот мир, и хотелось напитаться им без остатка. И, сбежав в эту первозданную глухомань, они бережно несли в себе самую главную тайну, которую ждали со дня на день, и ничего более важного для них уже не существовало.

…Жарким августовским днем тысяча девятьсот четвертого года у Дуняши и Алексея родился сын, нареченный в честь деда — Иваном.

Ошалевший от радости Пятакин, не в силах поверить в собственное счастье, носился по дому, твердя одно и то же:

— Ай да дочка, ай да молодец!

Небеса услышали его мольбы, теперь и умирать не страшно.

Он и впрямь будто сошел с ума: суетился, всем мешал, то и дело подбегал к люльке, проверяя, там ли младенец, и не доверяя его никому. Кто ж его знает, не ровен час — запропастится куда, аль, и того хуже, собаки утащат… И, нелепо оправдываясь перед дочерью и зятем, доставлял им, сам того не желая, больше хлопот, чем новорожденный.

Потерять внука означало для него теперь крах всей его жизни!

После рождения Ванечки им предстояло вернуться в Преображенское. Неопытной Дуняше требовалась помощь матери, и Алексей это понимал. Но едва в памяти всплывало это пропитанное удушливым обманом место, где он испытал столько постыдных минут, ему становилось не по себе. Как же счастливы они были здесь, в Соловых, вдали от мира, в тишине и покое! И почему это человек — всегда раб обстоятельств, диктующих ему свою волю?

Ему и впрямь было страшно возвращаться, хоть и уверен был, что давно уж излечился от наваждения. Но излечилась ли Александра? Как поведет себя, когда они встретятся?

Мысли эти не давали ему покоя, отравляя былую радость. Не понимая, что с мужем, Дуняша во всем винила себя, и от этого он еще больше казнился, — ну нельзя же быть такой хорошей!

Однако страхи оказались напрасными.

Сухо кивнув ему в знак приветствия, Александра молча забрала у дочери ребенка, и отныне никто ее больше не интересовал. В бурном потоке проносящихся дней она нашла, наконец, свою нишу, успокоилась, смирилась, и муж во всем теперь с ней соглашался, пылинки сдувая с нее и наследника.