Йозеф Рыбак - «Иду на красный свет!»

Спозаранку на площади начиналась веселая сутолока. С корзинами на спине, полными свежеиспеченного, сладко пахнувшего хлеба, пробегали ученики пекарей. Зеленщицы расставляли свои лотки, небольшими группами проходили люди, спешившие на работу. Открывались лавки, рынок на площади заполнялся народом, шли за покупками хозяйки. По улице с песней промаршировали солдаты. С котелком в руках по тротуару семенил продавец сосисок. Показались маляры с тележкой, промчался на вокзал фиакр, медленно вышагивали огромные волы, тащившие тяжелый воз, груженный пивными бочками.

Во дворе находились слесарная мастерская, дровяные склады и сараи, уборные, а также большая выгребная яма. В нее сбрасывали мусор и отходы, шлак, а зеленщики вываливали сгнившие фрукты и овощи. Раз в год приезжали коренастые мужики из Градиште или Путими, выгребали содержимое этой зловонной ямы и увозили на поля.

Здесь тоже во множестве водились мыши и крысы, которые служили приманкой для кошек со всей округи. Целые стаи нахальных воробьев будили нас чириканьем, едва начинало светать. Случалось, они влетали через открытое окно в комнату.

Двор был просторный, поросший травой. Жизнь здесь кипела с утра до вечера. В слесарную мастерскую и к нам тянулись заказчики, то и дело крутились ученики из мастерской, а за ними по пятам ходили ребятишки из соседних домов. Многочисленные укромные уголки во дворе, сарайчики и чердачные помещения служили незаменимым местом для игр. Крик и гам стояли весь день. Ни один домовладелец, кроме нашего, наверное, не потерпел бы у себя на дворе такого шума и такого множества чужих детей.

Из нашего двора видна была колокольня главного городского собора, огромные часы на ней и открытая галерея вокруг звонницы, где находилась небольшая каморка ночного сторожа пана Прохазки. Когда над городом спускались сумерки, пан Прохазка выходил на галерею и каждый час до самого рассвета трубил в фанфары на все четыре стороны.

Я уже упомянул, что в день Первого мая здесь, на галерее, с раннего утра начинал играть оркестр пана Шимы. А так как это был и день моего рождения, то, просыпаясь под звон будильника, я с радостью думал, что и эта музыка, и эти фанфары звучат и в мою честь.

Иногда мы поднимались на колокольню и с высоты семидесяти метров любовались городом и окрестностями. Нас захватывало зрелище бурлящей внизу жизни, кривых улочек, извилистой Отавы, волнистых холмов, окружавших город и уходивших куда-то вдаль. Попасть наверх мы могли, лишь улучив момент, когда забудут закрыть двери на хоры, откуда лестница вела на колокольню. Когда выдавался такой случай, мы проворно проскальзывали в дверь, стараясь, чтобы нас никто не заметил, и, возбужденные от волнения, поднимались по старым деревянным ступенькам, в полумраке, который царил здесь с тех пор, как был построен собор. Сердце начинало учащенно биться, когда мы проходили под крышей, где, по преданию, была похоронена монахиня. Истории о мумиях, катакомбах и гробах всегда тревожили детское воображение. Слушая рассказы о них, мы трепетали от страха. Но было так интересно, что хотелось слушать их вновь и вновь.

Добравшись до самого верха, мы врывались к пану Прохазке. Он сначала хмурился и спрашивал, кто, мол, вы такие. А через минуту заметно добрел, и его лицо становилось миролюбивым. Казалось, он даже рад видеть нас. Ведь он жил такой однообразной жизнью. Весь день только сидел и курил или спал, а вечером ходил по галерее и потом всю ночь напролет вглядывался в темноту, не горит ли где.

Мы не любили смотреть прямо вниз. От этого начинала кружиться голова и делалось не по себе. Но глядеть на город, который раскинулся внизу, — что могло быть прекрасней! Вот обе площади, старый мост, слывший достопримечательностью города, и городская стена. Мы видели свой двор и даже окна нашей комнаты, а однажды, к своему удивлению, разглядели матушку, которая шла через двор с ведром за водой.

— Мамочка, посмотри, где мы! — кричали мы с галереи.

Мать погрозила в нашу сторону, и мы поспешили покинуть площадку.

Потом пан Прохазка показывал нам колокола и говорил, как они называются. Самый огромный из них, тот, в который звонили лишь по большим праздникам, могли раскачать только два человека. Во время первой мировой войны колокола сняли, чтобы переплавить на пушки. Но Австрии это все равно не помогло. Уже в мирное время, в годы первой республики {18} 18 …в годы первой республики… — То есть в годы существования буржуазной Чехословацкой республики, провозглашенной 28 октября 1918 г., до Мюнхенского соглашения Великобритании, Франции, Германии и Италии (29—30.IX.1938), в результате которого от Чехословакии была отторгнута и передана Германии Судетская область, удовлетворены территориальные притязания правительств Венгрии и Польши. Мюнхенское соглашение предопределило захват Германией всей Чехословакии и способствовало развязыванию второй мировой войны. , отлили новые колокола. Потом их тоже сняли, на этот раз фашистские оккупанты во время второй мировой войны. Но и их это не спасло от поражения. После войны поговаривали, будто наши колокола нашлись где-то в Гамбурге. Но в те бурные годы никто не подумал их вернуть.