Александр Чемек - Где-то на сопках. Хроники строителя магистрали. Книга 1

Вот и сейчас она никак не может понять, чего хочет Мищенко. Голова её занята более серьезными проблемами и переживаниями, а он, гад, пристает…

В час ночи выходим на чистый морозный воздух: звёзды можно сосчитать. Голова чуть кружится от кислорода, от избытка эмоций или того, что называется «трудным счастьем»…

Минуту замешательства перед грандиозной картиной мироздания нарушил непосредственный Арнольдов, исполняющий в постановке роль этакого рубахи-парня, влюбившего в себя Зойку (Розу) — одну из покорительниц Сибири.

— Красотища-то какая! — возвестил он. — И какое же это счастье, что мы здесь делаем великое дело и ещё можем передать свой настрой другим со сцены…

— Это-то хорошо, — подбодрил его я. — Лишь бы наше самовыражение пошло впрок, а не сгинуло вотще. Мало ли, что нам нравится наше детище. Главное — что скажут другие!

— Да что нам чьё-то мнение! — возразил он. — А судьи кто? — припомнил он школу.

Дома я быстро завалился спать и, мне приснилось нечто.

* * *

Сон о счастье.

…Сначала каждый хотел дать ему определение, понять или убедить других, в чём оно заключается. Казалось бы, всё просто: счастье — это, когда тебя понимают (и чем больше народа, тем лучше), или — это обладание (вещами, деньгами, властью, связями…), или — это размеренная жизнь, постоянное прямолинейное движение без (не дай бог) ускорений…, или — это продолжение себя в своем потомстве — словом, формулировок прозвучало множество.

— Так мы никогда не договоримся, друзья! — проговорил круглолицый курносый старик, в белом хитоне. — Сначала надо определиться: счастье — это состояние человека, переживаемое им, как результат его деятельности, либо сама деятельность (процесс) или же это данность, ни от чего не зависящая, например, способность ощущать себя живым.

— А как же быть с тем, что всё относительно? — возразил лохматый старичок с пышными усами — Например, в молодости я чувствовал себя счастливым, если испытывал оргазм, не думая о последствиях. То есть, не применял кондома и не выскакивал из лона, как ошпаренный, в самый острый момент. С годами я стал испытывать истинное наслаждение оттого, что доводил до оргазма свою подругу! А сейчас я испытываю восторг лишь только от движения своей плоти внутри любимой…

— Какие же вы примитивные! — воскликнул некто в чёрном капюшоне, закрывавшем его лицо. — Истинное счастье в ощущении наивысшего взлёта нашего духа, в момент катарсиса, говоря научным языком. И не смотрите на меня так ехидно. Вы правильно заметили, что счастье плотское меняется с возрастом, а духовное — никогда. В детстве вы испытывали восторг от победы в игре «прятки», а в старости будете потрясены размерами огурцов на вашей загородной грядке…

— Э-э, друзья! Не надо «тащить одеяло на себя», — сказал первый курносый старик. — Я думаю, вы согласитесь, что все вы походили друг на друга в разные моменты вашей жизни. А значит, счастье — это и процесс, и результат, и подарок судьбы одновременно. То есть, такое состояние тела и души, когда они испытывают полное и одновременное удовлетворение. И когда это бывает с нами? Припомните…

* * *

Но тут я проснулся и мучился весь день, вспоминая и сопоставляя лучшие моменты своей жизни с тем, что окружало меня в то время.

Правда, особо вспоминать было некогда. Весь вторник копошились на своей постройке: в первой половине городили леса внутри нее, после обеда жгли костер на будущей яме до самого отъезда. За обедом в «Тайге» опять обсуждаем с Толиком — фотокорром «Рабочего» — вечные проблемы: пленка, бумага, реактивы… То есть, поделиться добытым он не в состоянии. Понятно: нас — любителей — много, а он — профи — один.

После работы попадаю в баню, а затем — в книжный, где покупаю на всякий случай три «Парижских коммуны» и книгу Блеза Сандрара. Заворачиваю в экспедицию, где Веня угощает меня в обществе начальника П. Леонова.

Придя домой, обнаруживаю у себя вызов в РОВД… Там мне показывают ещё раз заявление наших «бугорков» о, якобы, использовании мною служебных бланков в корыстных целях. Пока я пытаюсь собраться с мыслями, мне предлагают участвовать в рейде милиции по торговым точкам как дружиннику. Это ли не попытка шантажа?!

По пути домой закупаю еды, но меня заворачивают в «Пионер», где записывают на завтра на фотографирование для театрального стенда. За чаем Горисов милостиво берёт у меня одну из трех «Парижских коммун» в обмен на банку сгущенки.