Федор Трофимов - Мой век

Отец в ответ только хмурился. Тяжело было ему вспоминать эту историю. Он тоже жалел Карьку.

Собрались с силами, купили небольшую рыжую кобылу с широкой белоснежной пролысиной вдоль всего лба. Свирепая была, кусалась. Но работала безотказно. Служила нам, пока совсем не состарилась.

Отец был правдивый человек. Он не терпел никакой фальши, никакого обмана. Первый раз за это пострадал еще в молодые годы. Тогда в Деревянном широко были распространены азартные картежные игры. Играли ночи напролет, иногда возвращались домой без рубашек — проигрывали всё. Отец тоже играл.

Однажды он уличил в обмане главного деревянского картежника и настоящего разбойника Трошку Захарихина. Тот схватил нож и полоснул им разоблачителя по спине. Хорошо, шла по дороге почтовая повозка. Отец успел прыгнуть в нее и этим спас себя от верной смерти. А глубокий шрам на спине так и не зарубцевался.

Праведником называл отца живший по соседству с нами Дорофеев, удалый в молодости, мятежный герой гражданской войны, потерявший на фронте ногу. Как-то по душам они разговорились, понравились друг другу и стали приятелями не разлей вода. Сошлись на том, что исповедовали одну и ту же светлую правду. Дорофеев ради нее отказался от всех благ и привилегий. Жил в маленьком деревянном домике. Развел сад, в котором созревали отличные яблоки. Говорил: не для наживы он мне — для личной свободы. Высокий, широкоплечий, он приходил к нам, стуча деревянной ногой по тротуару, садился с гордо вскинутой головой на скамеечку во дворе и звал отца:

— Выходи, праведник, поговорим, чего не договорили вчера.

Спустя тридцать с лишним лет Дорофеев пришел ко мне в редакцию, принес сказочно красивое — румяное, наливное яблоко, положил его на стол:

— Это тебе подарок от моего сада. Попробуй да помяни добром своего отца — святой был мужик.

Отец отвоевал всю первую мировую войну. Домой пришел из Румынии в 1917 году. Был в потешной шапочке, похожей на нынешние пилотки, в желтой куртке с деревянными пуговицами. Принес незнакомые слова, из которых я запомнил лишь такие: «чумиза», «бахилы», «оха-ха блинник». Любил песню «Ехали солдаты со службы домой». Распевал ее по-своему. На смеси русского языка с украинским.

В 1918 году отца призвали в Красную Армию. В 1919-м демобилизовали по возрасту. Горячо взялся за крестьянские дела. Но как только понадобились в Петрограде и Петрозаводске стекольщики, опять взвалил на плечо хорошо знакомый ненавистный ящик-кормилец и пустился с тяжелой ношей в бесконечное странствие. Умер в возрасте семидесяти пяти лет от сердечной недостаточности. Сходил в баню, лег отдохнуть и не встал.

Наша мать Пелагея Ефимовна в молодости была красавица. Мы долгие годы любовались ее старинной фотографией. Отец иногда ухмылялся:

— Ваша мать как барыня.

Она и на самом деле выглядела не хуже, чем любая барыня. А по уму превзошла бы, хотя не умела ни читать, ни писать. Работящая, никакого дела не боялась. И еще — тонко чувствовала музыку. Однажды в Деревянное, не иначе как по приглашению учителя, приехал виолончелист. Он играл на самодельной эстраде в деревянском сосновом парке. В воскресный вечер слушать музыку пришло все село. Мы тоже слушали. У матери на глазах то и дело навертывались слезы. Я недоумевал: «Маменька, отчего ты плачешь?» — «Ой, отстань, — отвечала она. — Ничего-то не понимаешь. Ишь до чего красиво люди живут. Где эта красивая жизнь?» Знала много песен. Помнила их мелодии, не терпела, когда кто-нибудь из нас начинал тянуть не в ту сторону, сердито одергивала:

— Опять ты козлишь, молчи, если медведь на ухо наступил.

Но у нас медведь никому на ухо не наступал, допустивший оплошность исправлялся, и песня опять лилась стройно. Мы все любили петь. Соберемся зимним вечером всем табором в избе — кто на лавке сидит, кто прилег на кровать, а кто и на лежанке или даже на печи в тепло устроился. Сидим, лежим, поем. Вечер насквозь, все подряд: «Глухой неведомой тайгою», «В руках пила тяжелая и молот пуда два», «Ухарь купец, удалой молодец», «Трудный век теперь настал», «Жил-был во Англии царь удалой», «Сад-виноград», «Златые горы», «По Дону гуляет казак молодой», «Ох, монах, монах!», «Бывало, спашешь пашенку», «Ехали солдаты со службы домой». Отец многие годы пел в церкви на клиросе. Иногда вслед за ним мы пели молитвы. Особенно всем нам нравилось распевать молитву «Волною морскою».