Коллектив авторов - Битов, или Новые сведения о человеке

А в качестве чтеца горьких, но местами и смешных до слез битовских текстов – о русских и немцах – я пригласила Александра Ширвиндта. Он согласился.

Презентация прошла блистательно. Два давно знающих друг друга джентльмена – Андрей Георгиевич и Александр Анатольевич – довели немецко-русскую публику до счастливого изнеможения тонкостью русских и немецких отношений и характеров, выведенных в книге… Через несколько дней актеру с писателем захотелось встретиться снова, на этот раз просто в любимом Битовым кафе, которое когда-то оформил Резо Габриадзе… Сон сбылся, и было счастье.

Мы не были закадычными друзьями, встречались не часто, но очень долго по сроку знакомства.

Битов был из тех редких особей, которые инстинктивно брезгливы и осторожны во взаимоотношениях. Не от фанаберии, а от обратно-противоположного, от стеснительности. Потому что не хотел нарываться на глупость и пошлость.

Это не одиночество, это фильтрованное существование в так называемом обществе.

В тот майский день, что на снимке, грех было не выпить за Победу… Мы выпивали с Битовым не часто, но и не раз. Делали это исключительно со взаимным удовольствием, когда-то помногу, потом поменьше, потом мало. Не от осмысления вредности алкоголизма, а от спидометра возрастных возможностей. Как-то, помню, в прошлом тысячелетии, сидя в ресторане ЦДЛ, после какого-то моего внешне успешного выступления, Андрюша сказал грустно: «Тебе не надоело быть круглосуточно находчивым?..»

Он, правда, сказал не «не надоело», а иначе. Но уместно ли это ёмкое выражение в интеллигентном издании?.. Хотя, по сути, продавать книги с грозными предупреждениями – ловкий коммерческий ход. Вот книга закатана в целлофан с огромной наклейкой 18+ и на весь «супер» раскинута надпись: «Здесь используются мат и нецензурные выражения». Сам видел в книжном магазине очередь пятиклассников за этой литературой… Книга об Андрее Битове обойдется и без такого пиара…

Русская словесность, как уходящая натура, говоря кинематографическим языком, превращается в легенду. Ее все реже читают, а только вспоминают. Вот у Хармса: «В лесу меж сосен ехал всадник, храня улыбку вдоль щеки»… Или у Энтина: «Затянуло бурой тиной гладь старинного пруда, что ж ты, милый Буратино…» и т. д. Срифмовать «Бурой тиной» с «Буратиной» – и можно больше ничего не создавать…

Но Битов! В одном из его текстов парень обнимал любимую девушку пиджаком – нежнее и образнее не придумаешь. Не скажу, сколько лет помню свое изумление по поводу этой битовской девушки, этого пиджака и этого объятия… И так у него повсюду – обмираешь от точности, от простых, а иногда и очень простых пропущенных тобою вещей…

Битов тяготится своей эрудиции. Он стесняется расшифровывать образность для жлобов. Отсюда извинительная нежность к слову и тяга к монологу. В замечательном предисловии к книге Михаила Жванецкого «Год за два» он заметил: «Монолог – это когда остальные вынуждены молчать, когда им некуда вставить словечко»…

Что делать, когда человек – ушел? Вспоминать. Грустное занятие. Но и счастливое, и единственное. А по зрелом размышлении – необходимое. Суммарно мы, уже немногие живые свидетели, «восстанавливаем» живого человека. И настоящего русского писателя. Это хотя б отчасти застрахует любознательных потомков от обращения к Гуглу за справкой про Андрея Битова – чтобы внести его в кроссворд по вертикали из пяти букв.

Нет, Битов олухам не дастся. Он и при жизни совершенно не подлежал использованию не по назначению.

«В тридцатые одному эмигранту из Петрограда довелось посетить Ленинград. Он прошелся по Невскому и спросил: куда подевались красивые люди?

Вольф – красив: это, как сказали бы теперь, его имидж, его месседж.

Все мы, питерские, такие: не шестидесятники. Шестидесятники мы разве потому, что нам за шестьдесят, что дети наши родились в шестидесятые, что мы с шестидесятой параллели. «Великий город с областной судьбой»… К Питеру несправедливы как к красоте.

Что это было за время такое, когда разница до пяти лет… означала чуть ли не разницу в поколениях?

Конец пятидесятых… Сережа Вольф сильно старше меня: года на полтора-два… В моих воспоминаниях: ни строчки без дня. Вот день, когда Вольф мне дает «Столбцы»; вот день, когда я слышу от него слово Набоков; вот день, когда он мне показывает четыре тома Пруста; вот день, когда он учит меня пиву: в Ленинграде открыли первый бар, а я еще ни разу в жизни пива не пробовал. Учитель.