Нина Штауде - Воспоминания

К новому 1920 году папа сделал нам трогательный подарок — от своего больничного рациона сэкономил для меня и мамы по кусочку пиленого сахара. Чувствовал он большую слабость, но бодрился и уверял, что ему лучше. Мы навещали его довольно часто, но в последние дни 1919 г. несколько дней у него не были. На Рождество пошли поздравить, но в больнице его не оказалось, и нам объяснили, что дня два назад его и некоторых других больных перевезли в другую, Покровскую больницу.

Это было довольно далеко, и в этот день мы не поехали разыскивать папу на новом месте. Отправились на другой день, 8 января. Узнали, в какую палату его поместили, вошли туда, и больные сразу нам сообщили, что он вчера скончался. По-видимому, он простудился после переезда в трамвае, который долго стоял на каком-то перекрестке, а мороз был сильный. Мы нашли его среди других покойников, раздетого, с номерком на ноге. Выражение лица было мирное и спокойное. Предстояло много хлопот. Место на Смоленском кладбище у отца было внутри ограды, где была похоронена тетя моя Мария Даниловна Башилова. За рытье могилы надо было расплачиваться хлебом, и мы должны были отдать свой двухдневный паек. При большой смертности в городе отпевать отдельно духовенство не имело возможности, и мы согласились на общее отпевание. Обмыть и одеть к следующему утру нам обещали в больнице. И вот настало это памятное утро. Был лютый мороз, ясно; ярко светила Венера. Мы шли по пустынным еще улицам. Главным было горе, сознание своей вины перед папой, что были часто к нему невнимательны, и никогда не сможем теперь загладить это. Гроб везла из больницы на кладбище какая-то лошадка. Подвезли гроб к храму Смоленской иконы Божьей Матери. Трудно описать, что мы здесь увидели. Храм был полон открытых гробов, около каждого стояла свеча; гробов было так много справа и слева от нашего, что свечи образовали светлую дорожку, как будто от отражения во множестве зеркал. В этом зрелище была какая-то умилительная и трогательная красота. Наше личное горе растворилось в этой скорби множества присутствовавших здесь людей, хотя и совершенно нам незнакомых.

Потекли грустные и трудные дни.

В ту зиму 1919–1920 года скончалось много ученых от недоедания и холода в домах. Погибли проф. Б. А. Тураев, очень талантливый молодой ученый-астроном М. А. Вильев и много других. По идее М. Горького, для поддержания научных работников с марта 1920 г. была организована в Доме ученых на Миллионной улице выдача «ученых пайков», сперва для очень ограниченного числа людей. На весь Петроград было сперва отпущено лишь 100 пайков для крупнейших специалистов. Могла ли я попасть в их число? Смешно даже было бы об этом думать. Едва не провалилась на магистерском экзамене, не имею еще научной степени. И тем не менее получила этот знаменитый паек с первого дня его существования, и на совершенно законном основании. Как же это произошло? Каждому научному учреждению и даже обществу полагалось по разнарядке один или несколько пайков, в том числе и Русскому обществу любителей мироведения. «Штаб-квартира» его помещалась в здании Института им. Лесгафта, и председателем Общества был тот Н. А. Морозов, у которого я работала. Не раз выступала я с докладами на заседаниях Общества, печатала свои статьи и заметки в его журнале. Всем была памятна моя удачная экспедиция на солнечное затмение 1914 г. И вот совет Общества постановил единственный предоставленный им ученый паек присудить мне за «ценные наблюдения» во время этого затмения, что было засвидетельствовано и С. П. Глазенапом после моего доклада. Паек этот был прекрасный, достаточный и для многосемейного пожилого профессора. Давали даже шоколад, консервы, не говоря о картофеле, мясе и жирах. Раз в неделю отправлялась я на Миллионную с саночками, нарочно для меня сделанными друзьями-«мироведами», — легкими саночками на железных полозьях. Такое, прямо скажу, санаторное питание спасло жизнь маме и мне. Но очень грустно было сознавать, что папа его не дождался. Умер ведь он от сильного истощения, если не сказать прямо — от голода. Вскоре при Доме ученых открылась и баня, и прачечная. Лучшие врачи стали лечить нас и направлять в санатории и дома отдыха.

Весною того же 1920 года образовалось еще одно учреждение астрономического профиля — это Вычислительный институт, потом переименованный в Астрономический. До того времени все русские астрономы пользовались заграничными ежегодниками при наблюдениях светил: английским «Nautical Almanac» или германским «Berliner Jahrbuch». Теперь возникла мысль и даже необходимость выпускать свой собственный русский «Астрономический ежегодник». Во главе института встал талантливый молодой астроном Борис Васильевич Нумеров. Программа работ и штаты нового института были обширные. Почти все знакомые молодые астрономы были привлечены туда. Пригласили и меня. На лето центр тяжести работ был перенесен за город, институту предоставили помещение в одном из бывших дворцовых зданий нового Петергофа, у самого моря. Сотрудники переехали туда с детьми, мы прожили там лето с мамой. Я продолжала готовиться к экзамену по математике. Осенью он состоялся, но увы! — я его не выдержала… Ведь и питание было хорошее, и тепло, и спокойно. И было у меня уже несколько печатных работ. А почему не выдержала — сама не понимаю! Ведь на курсах даже у требовательной Веры Шифф всегда сдавала сразу, хотя иных она «гоняла» по 8–10 раз. Может быть, потому не сдала, что разбрасывалась, так как работала еще в двух институтах: у Лесгафта и в Вычислительном. Тогда совместительство не преследовалось.