Евгений Петров - Год рождения — 1917

Хозяйка ушла в горницу, прямая, суровая. За ней последовала дочь, все время вертевшаяся рядом.

Потекли дни, привычные, фронтовые.

Как-то старшина заглянул в котелок на плите, там клокотало мутное варево. Он тайком сыпанул в посудину крупы, распечатал банку тушенки. По избе поплыл аромат сдобренной мясом и салом каши.

Из дверей высунулось курносое личико дочки, два диковатых зеленых глаза под челкой. Они удивленно оглядели солдат, разбиравших шрифты. Затем послышался басовитый голос парня: «Мам! Есть пора». А вскоре вышла и сама женщина, что-то неся в ладошке.

Она остановилась у плиты, будто замерла. Согнутая в локте рука разжалась, просыпав на шесток соль. Я видел, как, вскинув голову, она с минуту смотрела в угол. Ее лицо в лучах заката, совсем еще, оказывается, не старое, а темное от худобы. И подумал, сколько вынесла она за войну, кто только не врывался сюда с автоматами в руках. Выжила, детишек сберегла!..

А за окном в пожухлой траве непаханое поле, кругом запустение, и в нем золотым островком садочек яблоневый.

Она неспешно поставила чугунок на стол, не поднимая глаз, сказала детям:

— Проше сядать.

Дочь и сын были очень похожи, оба светлоглазые, только парень поскуластей. Девчонка, усаживаясь, так порозовела, что стали явственно видны крупные веснушки у переносья.

После обеда старшина, вытягивая кисет, перехватил взгляд парня, поднес ему махорки.

Ночью стучала наша печатная машина, росла стопка пахнущих типографской краской листочков. Наши корреспонденты при свете каганца торопливо писали.

— Эх, есть классный заголовочек! — кричит старшина Иван Казаков. На него шикали: «Тише, люди спят!»

А поутру сквозь сон мы слышали, как тихий басок сына переплетался с глуховатым материнским. Парень уходил на работу. Он был в доме главной силой. До седьмого пота вскапывал под зябь крохотный клочок земли. Одно название — пашня, но без нее — жизни конец.

Однажды, когда я готовил в набор очередную корреспонденцию, в комнате появилась хозяйка и высыпала из фартука на стол кучу отборных яблок.

— Прошу, пане, — сказала она и вдруг заговорила торопливо, почти скороговоркой. Сквозь темную кожу на щеках проступил румянец. Слов мы не понимали, но смысл был ясен: женщина извинялась за тот, за первый раз. Старшина снова стал было отнекиваться: «Что мы, дети? Не надо».

— Дети, — сказала она, — для меня такие, как вы, — дети.

К концу недели похолодало. Печь хозяйка топила только утром — сварить пойло для тощей коровенки, берегла дрова. Лес был недалеко, да там взрывы. Потом, укутавшись в старые шали, сидела в углу на кухне и без конца твердила: «Зимно, зимно». Стены продувало, но в семье даже не пытались утеплить жилье: нечем. Все внимание было приковано к сараю. Не дай бог, буренка застынет.

— Это на что же похоже, бабуся? — удивился старшина. — Сами мерзнете, а корова как барыня.

Женщина не отвечала. В ее глазах стоял укор: разве трудно понять, что корова — это молоко, масло на продажу? Откуда еще возьмешь гроши? А их надо копить. Не день и не месяц, а годы. Одно платьишко у дочери и то в заплатах. А сыну пора бы уже жениться!

Как-то, вернувшись с передовой, капитан Аипов привел во двор лошадь. Надо было на нее посмотреть! Вся в лишаях, тощая, едва переступала ногами. Капитан ругался на чем свет стоит, задержался в пути часа на два, теперь придется ночью корпеть над материалом. Но при всем этом вид у него был довольный, глаза под козырьком блестели.

— Это еще что за фокусы? — удивился я.

— Очень просто, — ответил капитан. — Заглянул на ветпункт, к знакомым. Скотинку эту хотели пристрелить. Ну, уговорил врача, отдал мне лошадь. Вот, — поставил он на землю какую-то банку, — лекарством сам раздобылся.

Он подмигнул мне, крикнул старшину. Они о чем-то пошептались.

Наутро старшина Сергеев достал где-то полмешка овса. И они с капитаном накормили коня, почистили, затем вымазали его жидкостью из банки. Запах шел такой, что заглушил во дворе все другие ароматы. Солдаты пробегали мимо, зажав нос.

Не один день животина простояла в уголке сарая, и старшина каждую свободную минуту наведывался к ней, подкармливал. А потом вывел коня во двор и позвал хозяйку.

Она появилась на крылечке, сложив руки под грудью, с недоверчивым любопытством и робостью глядела на старшину.

— Пани, — сказал старшина каким-то позванивающим от волнения голосом. — Пани… Ну, одним словом… Не могу я речи говорить…

Глаза их встретились. Старшина кашлянул… Подбородок хозяйки задрожал.