Нина Хрущева - Пропавший сын Хрущёва или когда ГУЛАГ в головах

Когда я вплотную занялась историей семьи, мне сразу стало ясно, что если я хочу узнать правду о Леониде, мне придется залатать пробелы между моими личными воспоминаниями о дедушке и бабушке и их публичной советской жизнью. Поэтому параллельно с расспросами членов семьи и друзей я также начала читать книги по истории моей страны, поглощая их с такой же жадностью, как в своё время диссидентскую поэзию, найденную мной в недрах маминого шкафа.

Конечно, официальный образ бывшего советского лидера — влиятельного человека, который, в зависимости от точки зрения, либо положил конец сталинскому деспотизму, либо нанес непоправимый вред величию сталинского СССР — не совпадает с тем, каким я запомнила моего деда. К моменту моего рождения в середине 1960-х он уже был в отставке и постоянно проживал на закрытой правительственной даче в Петрове-Дальнем — поселке, расположенном к западу от Москвы примерно в часе езды от Кремля. По меркам российской истории, в ссылке Хрущёва не было ничего трагического — и всё благодаря десталинизации. В России первые лица обычно расставались с властью одним из трёх способов: убийство, тюрьма, естественная смерть. Дед был первым, кто действительно оставил свой пост, о чём он с гордостью заявил своим противникам в Кремле в последний день пребывания в должности: «Моё самое большое достижение — это то, что меня отправили в отставку простым голосованием».

Однако у сравнительно безобидной отставки Хрущёва (остался в живых и формально на свободе) была и оборотная сторона. Всё, что он мог делать, это размышлять над результатами своего правления и допущенными просчетами. Живя в комфорте, на щедрую государственную пенсию и под заботливым присмотром врачей, он был не больше, чем политическим трупом. Его падение, хотя и без фатальных последствий, пагубно сказалось на всей нашей семье: моя мать больше не могла публиковаться даже под мужниной фамилией; муж Рады, главный редактор ведущей советской газеты «Известия» Алексей Аджубей был смещен с должности и был вынужден сочинять подписи к фотографиям. Ну и, конечно, Леонид, который к тому времени был мертв уже более двадцати лет, он больше всех пострадал от дедушкиной отставки.

Хрущёв, между тем, дабы не предаваться грустным мыслям, не позволял себе в отставке ни минуты покоя. Будучи реформатором даже на пенсии, он немедленно принялся превращать усадьбу Петрово-Дальнее в образцовое хозяйство, наполненное помидорными плантациями, тыквенными грядками и пчелиными ульями. Мама вспоминала, как дед, у которого теперь полно было свободного времени, загорелся идеей создать новую технику выращивания помидоров. В 1968 году он вырастил лучшие помидоры в округе: огромные — «с великаний кулак», хвастал он, — с тёмно-красной кожицей. Каждое утро он выходил в огород полюбоваться своей работой. Помидоры были такие красивые, что он никак не мог себя заставить собрать урожай. В тот год в сентябре случились ранние заморозки, и однажды, проснувшись, он обнаружил, что все его хваленые помидоры почернели и скукожились на кустах. Мама говорит, что дед был безутешен; он выглядел даже более сокрушенным, чем в день своей отставки.

«Плохой год во всём — и в погоде, и в политике», — говорил он детям, имея в виду ввод советских танков в Чехословакию месяцем ранее. Антикоммунистическая «Пражская весна» отцвела, не принеся плодов; Брежнев подавил её точно так же, как за десятилетие до этого Хрущёв подавил восстание в Венгрии. Теперь, на пенсии, Хрущёв сожалел о том своём решении. «За двенадцать лет мы так ничему и не научились», — сказал он, спотыкаясь о погибшие помидорные грядки на пути домой. В то время я не могла осознать в полной мере, какова связь между помидорами и танками, но смутно понимала, что то, что происходит в нашей частной жизни, так или иначе неотделимо от политики.

Вскоре выяснилось, что справляться с сельскохозяйственными проблемами куда проще, чем с политическими печалями, и Хрущёв всей душой прикипел к своей даче [21] Русские, как известно, любят природу. В советское время для простых людей их дозволенные государством шесть соток были местом отдыха и ухода от реальности. Вообще, дачная культура в России берет начало в семнадцатом веке, когда в пышных поместьях петровских аристократов крепостным давали крошечные клочки земли, где они могли выращивать собственные капусту и картофель. . То, что она была государственная, не имело значения; для него — и для других — это было место, где он мог укрыться от всевидящего ока власти. Дом с тремя спальными комнатами — большой, по меркам СССР 1960-х годов — стоял в лесу и был огорожен высоким забором. Забор, как правило, означал привилегированность участка. В дедовом случае он означал ещё и ссылку.