Андрей Турков - Что было на веку... Странички воспоминаний

Дмитрий Васильевич Никитин (1863 или 1874-1960) лечил еще Льва Толстого, потом Горького, после революции бывал у него и в Италии. Несмотря на свою известность, продолжал работать в Зве­нигороде, где прожил в общей сложности четверть века. Никитину не раз предлагали место в Москве, но он отвечал: «Там и без меня врачей много, здесь я нужнее».

«По-старинке» он не видел ничего зазорного в том, чтобы и из Италии подать весточку друзьям и знакомым, особенно к праздникам. Одна такая цветная открытка (редкость по тому времени!), изображавшая красивейший грот на Капри, сразу же перешла от дяди Сани ко мне, но после ночного обыска и ареста ее со страху уничтожили. Рассказывали, что в одном из писем Никитин шутливо пообещал по возвращении сделать подробный доклад о своих впечатлениях, и мастера известного рода состряпали из этого дело о некоем тайном, конечно же, контреволюционном обществе.

По этому делу арестовали и осудили нескольких старых земских врачей, в том числе дядю Саню и сестру мужа тети Лели Екатерину Николаевну Владыкину. Деда выслали на три года на Урал, а потом дали «минус двести» — то есть запретили жить ближе, чем в двухстах километрах от столицы. Так он попал в больницу Косогорского металлургического комбината под Тулой (до последней от Москвы было «всего» 194!). Екатерина Николаевна обосновалась на Там­бовщине, в больнице большого села Уварово.

По сравнению с приговорами, вошедшими в обиход спустя не­сколько лет, никитинцы, можно сказать, отделались легким испугом. Деда, прекрасного диагноста и добросовестнейшего врача, и на Ура­ле, и на Косой горе очень ценили. К нему зачастили жители не толь­ко Косой горы, но и окрестных сел.

В 2001 году в Петербурге были изданы воспоминания одного из де­довских однодельцев Михаила Михайловича Мелентьева «Мой час и мое время». В лубянском подвале, который его невольные обитатели прозвали «собачником», Михаил Михайлович оказался в одной каме­ре (точный «адрес» — «подвал А, камера 2») с «почтенным доктором А.Н. Краевским, — как его именует мемуарист, — ... как оказалось по­том из нашего разговора с ним, привлеченным «по нашему делу».

«Я... — пишет Мелентьев, — стал расспрашивать Краевского, что значит весь этот дурной сон. И он ответил мне, что так же мало знает, как и я, но от него требовали показаний в участии в «к.-р.» («контр­революционной» — А. Т.) врачебной организации, и он «признал­ся». Остальные в камере тоже подтвердили, что другого выхода нет и быть не может. Для чего «это» нужно, никто не знает, но что это «так нужно», все знают. «Вас будут допрашивать и мучить все равно до тех пор, пока Вы не признаетесь. Проще сразу написать, что им нужно. Не путайте только людей лишних в это дело, а ограничивай­тесь теми, кто уже признался».

Вскоре после мелентьевских «признаний» их с дедом разлучили и увезли в Бутырскую тюрьму. Там в камере, рассчитанной на 24 человека, Михаил Михайлович оказался... 104-м. Вряд ли «почтен­ный доктор» устроился комфортабельнее. Допрашивали Мелентье­ва, как, вероятно, и деда, мало, а с апреля и вовсе перестали.

Приговор же объявили только 11 сентября: три года лагерей (за исключением Никитина и Печкина, которым «дали» пять). Одна­ко в пересыльной тюрьме наступила новая пауза. Как потом выясни­лось, еще в самом начале лета главного обвиняемого вызвали лечить заболевшего Горького, у которого он пробыл полтора месяца — до выздоровления пациента. Потом Дмитрий Васильевич провел еще два месяца дома, «в самом неопределенном наклонении», как — лес­ковскими словами — выражается мемуарист, и был возвращен «на пересылку» аккурат к оглашению приговора.

Вероятно, этими никитинскими «вакациями» и объясняются все проволочки и неожиданное смягчение приговора (вполне возмож­но, не без горьковского участия): 3 октября «каэрам» объявили, что вместо лагерей они будут подвергнуты административной высылке: Никитин — в Архангельск, Мелентьев — в Медвежью Гору, дед — в Нижний Тагил...

Сосланный в Кемь Печкин удачно оперировал там жену местно­го высокого лагерного начальства, и благодарный супруг «под водо­чку» поведал ему:

«Дело все в том, что Ягоде нужно было убрать от Горького докто­ра Никитина... Он и арестовал его. Но, оказалось, трудно было со­стряпать какое-либо обвинение против него, да и защитники были у него сильные (какой еще существовал «либерализм»! —А.Т.). И вот Ягода был вынужден(!) посадить в тюрьму ближайшее к Никитину врачебное окружение».