Генри Киссинджер: Годы в Белом доме. Том 1

Никсон обрисовал кое-какие взгляды на внешнюю политику. Я был поражен его остротой восприятия и знаниями, так не совпадающими с моими прежними оценками этого человека. Он спросил, что, по моему мнению, должно быть целью его дипломатии. Я ответил, что главная проблема состоит в том, чтобы освободить нашу внешнюю политику от ее резких исторических колебаний между эйфорий и паникой, от иллюзий в отношении того, что решения зависят по большому счету от болезненного отвращения авторов этих решений, то есть от их идиосинкразии. Политика должна иметь отношение к каким-то основным принципам национального интереса, который должен быть выше интереса какой-то конкретной администрации, а потому будет сохраняться даже при смене президентов.

На этой стадии разговор утратил свою конкретность. Страхи Никсона относительно получения отпора заставляли его делать предложения в такой туманной форме, что зачастую было трудно понять, к чему он ведет и предлагает ли он на самом деле фактически что-то конкретное. После частых контактов я стал понимать его тонкие иносказания намного лучше; я понял, что для Никсона слова были подобны бильярдным шарам: главным был не сам удар, а карамболь, то есть отскоки этого шара и его удары по другим шарам. Во время этой первой встречи у меня не было иного выбора, кроме восприятия сказанного новоизбранным президентом в буквальном смысле слова. Я понял, что меня спросили, готов ли я в принципе присоединиться к его администрации в каком-то качестве в сфере планирования. Я ответил, что в случае, если губернатору Рокфеллеру предложат правительственный пост, буду рад работать в его аппарате. Новоизбранный президент никак больше не комментировал мое будущее. Он предложил, чтобы я изложил мои взгляды на самую эффективную структуру правительства в памятной записке.

По прошествии времени стало ясно, что мое замечание загубило на корню все перспективы, какими минимальными они бы ни были, назначения Рокфеллера. Ричард Никсон не имел никаких намерений относительно моего присоединения к правительству по протекции Нельсона Рокфеллера. И менее всего он был готов создать такое положение, при котором я должен был бы выбирать между этими двумя людьми. Во мне Никсона привлекала одна вещь, как я понял позднее. Мое назначение продемонстрировало бы его способность сотрудничать с гарвардскими интеллектуалами, а то, что я вышел из свиты Рокфеллера, делало ситуацию еще более интересной.

Для того чтобы подчеркнуть, что разговор приближается к завершению, Никсон нажал кнопку. Появился аккуратный, коротко стриженный, по-деловому подтянутый человек, который был представлен как Боб Холдеман. Никсон попросил Холдемана установить прямую телефонную линию с моим кабинетом в Гарварде, чтобы избранный президент мог бы продолжить разговор позже. Холдеман записал эту любопытную просьбу, которая предполагала отсутствие нормальной телефонной связи между Нью-Йорком и Кембриджем, в желтый блокнот. Он никогда не пытался что-либо предпринять, чтобы выполнить ее.

Когда я покинул новоизбранного президента, у меня не было каких-либо точных идей относительно его ожиданий. Из разговора было неясно, нужен ли Никсону совет или обязательство; если последнее, то в отношении чего. По пути на выход Холдеман попросил меня зайти в его кабинет, который располагался рядом с кабинетом Никсона. Он ничего не сказал, что просветило бы меня по основному вопросу, а я не спрашивал его. Вместо этого Холдеман, казалось, горел желанием объяснить мне его функции. Индифферентным тоном он объяснил, что его главной обязанностью является недопущение обходных маневров. Он проконтролирует, чтобы никакая памятная записка не попала к президенту без комментария со стороны соответствующего сотрудника Белого дома и что член аппарата будет присутствовать на каждой беседе с президентом для обеспечения выполнения указаний. Он также указал, что меняет титул старшего персонала Белого дома с должности «специального помощника президента» на «помощника президента», поскольку никто не знает, что означает понятие «специальный». Высказав эти соображения в такой манере, которая не требовала ответной реакции, Холдеман сердечно попрощался со мной.

Я вернулся в Гарвард после обеда того же дня и успел провести назначенный на 16:00 семинар по вопросам политики национальной безопасности. Имел место некоторый ажиотаж в связи с моей встречей с новоизбранным президентом, но не было никаких серьезных разговоров о том, что мне могли бы предложить какое-то место в новой администрации. Ни одна газета не поинтересовалась этой встречей, да и не так уж много друзей проявили к ней интерес.