Махатма Ганди - Моя жизнь, или История моих экспериментов с истиной

Эти мои взгляды окончательно сложились в дни сатьяграхи в Южной Африке. Потрясающая кампания, продолжавшаяся более шести лет, велась без какой-либо поддержки постоянного фонда, хотя нам и понадобились сотни тысяч рупий для нее. Припоминаю времена, когда я не знал, как пройдет новый день, если не поступят добровольные пожертвования. Но мне не стоит сейчас забегать вперед. Читатель найдет необходимые объяснения в последующих главах.

Когда в январе 1897 года я прибыл в Дурбан, я привез с собой троих детей: десятилетнего сына сестры и моих сыновей в возрасте девяти и пяти лет. Где я мог дать им образование?

Можно было отправить их в школу для детей европейцев, но только в виде исключения и одолжения для меня, поскольку индийские дети в такие школы не ходили. Они посещали школы, открытые христианскими миссионерами, однако я не хотел, чтобы мои дети учились и там: мне не нравился подход к обучению. Прежде всего, преподавание в этих школах велось только на английском языке или, быть может, на исковерканном тамильском или хинди. Даже и в такие школы было сложно попасть. Я не желал мириться ни с подобным положением вещей, ни с прочими недостатками миссионерского образования. Я пытался учить детей сам, но уделял, мягко говоря, маловато времени, а найти подходящего преподавателя гуджарати мне не удалось.

Мне пришлось долго ломать голову над этой задачей. Я дал в газеты объявление: требуется учитель-англичанин, готовый заниматься с детьми под моим руководством. Учитель должен был вести постоянные уроки, а в дополнение к знаниям, полученным от него, детям пришлось бы довольствоваться тем малым, что мог дать им я, причем весьма нерегулярно. Так мне удалось нанять английскую гувернантку за семь фунтов в месяц. Она проработала у нас некоторое время, но я не был удовлетворен. Мальчики немного научились гуджарати в процессе наших бесед, которые велись строго на их родном языке. Отправить их обратно в Индию я не желал, поскольку считал, что в малом возрасте детей нельзя надолго разлучать с родителями. Образование, которое дети получают естественным образом в приличной семье, невозможно получить в интернатах, а потому я предпочитал держать детей при себе. Тем не менее я все же попытался отправить племянника и старшего сына в школу-интернат в Индии на несколько месяцев, но скоро вынужден был вернуть их домой. Позже мой старший сын, став взрослее, сам решил расстаться со мной и отправиться в Индию, чтобы окончить среднюю школу в Ахмадабаде. Что касается племянника, мне всегда казалось, что ему было вполне достаточно знаний, полученных от меня. К несчастью, он умер в расцвете юности после непродолжительной болезни. Остальные три моих сына никогда не посещали школ, хотя и научились кое-чему в импровизированной школе, созданной мной для детей, чьи родители участвовали в южноафриканской сатьяграхе.

Конечно, всех этих экспериментов оказалось мало. Я не мог уделять детям столько времени, сколько хотел. Эта и некоторые другие причины не позволили мне дать им того образования, какого я желал бы для них, и все мои сыновья потом жаловались на меня. Когда бы им ни приходилось столкнуться с магистром, бакалавром или просто студентом высшего учебного заведения, они остро чувствовали, как им не хватает образованности.

И все же я твердо уверен, что, если бы я отправил их в школу, я лишил бы их опыта, который можно приобрести только в школе жизни или в процессе непрерывного общения с родителями. Мне бы пришлось жить в постоянной тревоге за них, а искусственное образование, которое они смогли бы получить в Англии или Южной Африке, далеко от меня, не научило бы их всему тому, что они умеют сейчас: быть простыми и бескорыстно служить людям. Искусственные ценности, привитые в Англии, помешали бы в моей общественной деятельности. Пусть мне не удалось дать детям систематического образования, чтобы удовлетворить их или меня самого, но сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что сделал все, что мог. Я не жалею, что не отправил их учиться в школу. Мне даже кажется, что недостатки моего старшего сына — это эхо моих собственных недостатков, какие были у меня в молодом возрасте. Тогда я еще жил бесцельно, у меня не было внутренней дисциплины. Я считаю тот период временем приобретения бессистемных знаний и потворства капризам. Он совпал с теми годами в жизни сына, когда дети наиболее впечатлительны, а потому он, естественно, отказывается верить, что тогда я был неопытен и потворствовал собственным прихотям. Напротив, он думает, чтот тот период был самым ярким в моей судьбе, а перемены, последовавшие позже, были иллюзиями, которые я сам ошибочно называю «просветлениями». И он имеет на это право. В самом деле, почему бы ему не считать годы моей юности периодом пробуждения сознания, а радикальные перемены, последовавшие позже, — заблуждениями и проявлениями самовлюбленности? Часто мои друзья задавали мне такие вопросы: что плохого в настоящем академическом образовании? какое право имел я таким образом подрезать им крылья? почему помешал им получить степени и выбрать профессию по душе?