Махатма Ганди - Моя жизнь, или История моих экспериментов с истиной

— В этом я с вами полностью согласен, — продолжил я. — Вот только люди по природе склонны не к насилию, а к покою и порядку.

Наш спор продолжался еще достаточно долго. Потом мистер Гриффит сказал:

— Предположим, вы бы убедились, что люди не понимают вашего учения. Как бы вы поступили в таком случае?

— Я бы прекратил кампанию гражданского неповиновения, будь я убежден в этом.

— Что вы имеете в виду? Вы сказали мистеру Боурингу, что отправитесь в Пенджаб, как только вас освободят.

— Да, так я и хотел поступить. Я собирался сесть на ближайший поезд, но сегодня это уже невозможно.

— Если бы вы проявили терпение, вы бы поняли, что толпа ничего не понимает в вашем учении. Знаете ли вы, что происходит в Ахмадабаде? Или в Амритсаре? Люди повсюду словно лишились рассудка. А ведь я получил еще далеко не все сведения. Телеграфные провода были перерезаны в нескольких местах. И я прямо скажу, что возлагаю ответственность за все эти нарушения порядка именно на вас.

— Спешу вас заверить, что всегда готов нести ответственность, если для того есть причины. Однако меня поразило и глубоко уязвило известие о беспорядках в Ахмадабаде. Не могу отвечать за Амритсар, поскольку никогда не бывал там и никому в этом городе не известен, но по поводу Пенджаба могу сказать точно: если бы пенджабские власти не препятствовали моей поездке туда, я бы сумел поддержать там порядок. Приказ о запрете на въезд спровоцировал людей.

Мы всё спорили и спорили. Достичь согласия было невозможно. Я сказал ему, что собираюсь прийти на митинг на Чаупати и призвать людей к спокойствию, после чего покинул участок. Митинг проводился среди песков Чаупати. Я долго говорил о том, что необходимо не прибегать к насилию, и о пределах сатьяграхи. Я также сказал:

— Важно понять, что сатьяграха — оружие тех, кто привержен истине. Сатьяграха основана на принципе ненасилия, и пока вы не научитесь соблюдать его в мыслях, словах и делах, я не могу призывать вас к массовой сатьяграхе.

Анасуябай тоже получила известия о беспорядках в Ахмадабаде. Кто-то пустил слух, что и ее арестовали. Фабричные рабочие буквально сошли с ума, узнав о ее предполагаемом аресте, бросили работу и прибегли к насилию, избив до смерти сержанта полиции.

Я отправился в Ахмадабад. Мне сообщили о предпринятой попытке разобрать рельсы вблизи от Надиада и о том, что правительственного чиновника убили в Вирамгаме, а в Ахмадабаде ввели военное положение. Людей охватил страх. Они позволили себе насильственные действия и теперь расплачивались за это.

На вокзале меня ожидал офицер полиции, чтобы сопроводить к мистеру Пратту, комиссару округа. Тот был в ярости. Я начал разговор очень спокойно и выразил сожаление по поводу беспорядков, затем сказал, что во введении военного положения нет необходимости, и заявил о своей готовности сотрудничать с властями, чтобы восстановить порядок. Потом я предложил провести митинг на территории ашрама Сабармати. Он охотно принял мое предложение, и митинг состоялся, насколько помню, в воскресенье 13 апреля, а военное положение отменили в тот же день или днем позже. Обращаясь к собравшимся на митинге, я постарался объяснить им, насколько неверно они поступали, и объявил, что вынужден прибегнуть к трехдневному посту в знак покаяния. Я также призвал людей держать подобный же пост продолжительностью в один день, а виновных в насилии убеждал признать свою вину.

Я понимал, в чем состоит мой долг. Было нестерпимо больно узнать, что рабочие, среди которых я провел достаточно много времени, которым я служил и от которых ожидал совсем другого, участвовали в бунте. Теперь часть вины за этот бунт я должен был взять на себя.

Я призвал людей признать свою вину, а правительство — никого не наказывать. Ни те ни другие не вняли моим призывам.

Сэр Раманбхай, ныне покойный, и еще группа граждан Ахмадабада пришли ко мне с просьбой приостановить сатьяграху. В подобной просьбе не было нужды: я уже и сам принял такое решение, поскольку люди никак не могли усвоить урока спокойствия и порядка. Друзья покинули меня вполне удовлетворенными.

Однако были и другие — те, кого совсем не обрадовало подобное решение. Они считали, что массовая сатьяграха так и останется недостижимой, пока я жду повсеместного спокойствия и считаю его обязательным условием для начала кампании. Мне было жаль, но приходилось соглашаться с ними. Если даже те, среди кого я сам проводил просветительские мероприятия и от кого ожидал готовности к ненасилию и самопожертвованию, прибегали к насилию, то сатьяграха, разумеется, была невозможна. Я твердо верил, что тот, кто хочет возглавить народ во время сатьяграхи, обязан уметь сдерживать людей в рамках ненасилия, которое необходимо. Того же мнения я придерживаюсь и сейчас.