Анна Зиберова - Записки сотрудницы Смерша

Сколько бы времени ни прошло, нам не забыть наше тяжелое детство, но тогда мы были детьми и не осознавали, тяжело нам жить или нет, ведь все вокруг жили так же, не было разделения на богатых и бедных. До сих пор помню подвешенную в середине большой комнаты люльку: я сидела на крошечной скамеечке, правой рукой качала люльку, а в левой держала учебник и учила уроки. Думаю, что не образование, но какое-то внутреннее достоинство, врожденная культура поведения дают право называть человека интеллигентом. В нашем доме никогда не было грубости, мата, пьяных сборищ. Семью спасала доброта мамы: она всегда говорила, что не должно быть ненависти, жадности, зависти, старалась помочь родным, знакомым, соседям, поэтому и жила долго. Нужда часто толкает людей на разные пути: кого-то в бандитизм, кого-то в отчаяние, кого-то в работу. А вся наша семья была трудолюбивая, начиная с самого раннего детства. Родители дали нам огромный духовный иммунитет: никто из детей не пил, не курил, все были дружны.

Так бедно мы жили до 1939 года. Хотя Мария, Александра и Алексей уже обзавелись своими семьями, но родители все еще помогали им, чем могли. Мама помогала дочерям выхаживать их детей, особенно детей Марии, да и мы с Аидой гуляли со своими племянниками, детьми Александры. Аида и сейчас вспоминает, как она бегала в детскую поликлинику за питанием для Юры. В семье у Алексея было много помощников — родственники его жены Елены Александровны, но и ему родители помогали материально, одевали и обували, так как зарплата у Алексея была маленькая, а запросы в той семье большие.

Отец свободное время (а его было очень мало) уделял нам, любил что-то рассказывать, и мы всегда ждали выходного дня, когда слышали скрип его лаковых сапожек, которые он надевал только по воскресеньям и в праздничные дни, а ежедневно носил страшные кирзовые сапоги. Одет он был в дешевый костюм, обязательно ремень и картуз на голове. Отец любил всех своих детей. Вспоминаю, как я, еще дошкольница, играла в прятки. Спряталась за нашим забором, в крапиве, где наступила на дно разбитой бутылки. А бегали-то босиком. Я закричала от страха и боли, девочки побежали за моими родителями. Папа схватил меня на руки и побежал в Яузскую больницу, на Таганку. Там мне остановили кровь, промыли рану, папа нежно прижал меня к себе и осторожно понес домой. Он испугался не меньше меня, а я была счастлива прижаться к нему и уснуть на его руках. Шрам от того пореза на ноге остался до сих пор. Я никогда не забываю своих родителей, они всегда в душе и сердце. Признаюсь, сейчас мне не хватает отца и мамы больше, чем когда бы то ни было. В детстве хотелось к ним прижаться, а сейчас чувствую потребность поговорить…

В детстве я очень часто болела. Однажды у меня воспалилось горло, мама испугалась, и они с папой отнесли меня в Яузскую больницу, где я и осталась. Утром пришел в палату врач, осмотрел горло и сказал, что у меня ангина, но раз я провела ночь в инфекционной палате, где лежали дети с дифтерией и скарлатиной, то мне придется пробыть здесь две недели. Мама приходила каждый день, и мы с ней плакали, что меня не выписывают. Одно время у меня гноились глаза, мама водила меня по бабкам-знахаркам, но глаза продолжали болеть. И тогда мама повела меня в детскую поликлинику на Малой Калитниковской улице, где врач возилась со мной больше месяца: промывала глаза, давала витамины, поила рыбьим жиром. Как только нагноение прошло, меня замучили ячмени, их тоже вылечили. Врач была хорошая, она и мою маму стала поить рыбьим жиром, и мама до конца жизни не носила очки, даже сама вставляла нитку в иголку. Когда я пошла в школу, то почти и не болела. Всегда говорила, что практически здорова, так и было на самом деле, только три раза в госпитале лежала, когда мне делали операции (в 1970 и 1972 годах).

Родители, как я уже писала, уехали от тети Поли году в 1910-1912-м, и отец работал ломовым возчиком у частника. Когда началась Первая мировая война, его несколько раз мобилизовывали в армию, но он через забор убегал домой. Затем, узнав, что у него много маленьких детей, а работник он один, его наконец-то оставили в покое. Так в армии папа и не был. После Октябрьской революции 1917 года он пошел возчиком на бойни мясокомбината, откуда перешел на Дербеневский химический завод, где и проработал до самой своей смерти.

Последнего коня, на котором отец ездил по Москве, он назвал Красавчиком. Рассказывал, как только подходил к конюшне, Красавчик узнавал его по шагам, ржал от радости, а когда папа болел, то скучал по нему. Конюхи пришли навестить папу перед смертью, принесли рисунок, где был изображен Красавчик. Папа положил его на кровать рядом с собой, а когда он умер, мы переложили рисунок к нему в гроб.