Юрий Любимов - Во фронтовой «культбригаде»

Мой старший брат рассказывал мне, как играл Михаил Чехов, и я с ним мальчишкой пробирался во МХАТ второй и видел «Петербург». В общем, брат был театралом. Он бегал и меня куда-то волок, даже приволок на похороны Ленина, за что ему попало очень от отца. Он кричал:

– Большой балбес! Куда ты потащил маленького! Он себе все щеки отморозил!

Дикие морозы были, все жгли костры. Брат же был такой идейный комсомолец.

Начали мы думать с братом – я поделился только с ним, – а не попробовать ли мне свои силы. Он говорит:

– А что, попробуй, конечно.

Начали обсуждать, что же делать. Ну, там положены стих, басня и проза. Значит, какую прозу? В это время как раз шел Первый съезд писателей, где выступали и Пастернак, и Юрий Олеша, и Бухарин еще был жив – он выступал на открытии съезда. Это был 34-й или 35-й год. И брат, конечно, читал, он следил за всем этим. Интересовался. Я говорю:

– Вот, мне очень нравится.

– Ну вот, нравится и читай, никого не слушай.

И я выучил кусок. Ну, и какой-то стих – кстати, забыл я, что я читал на вступительных экзаменах, – и пошел я во МХАТ второй, ныне Детский на Театральной площади.

– Юноша, а что же вы нам прочтете?

– Я прочту очень важное: речь Юрия Олеши на Первом съезде писателей.

Тут они как-то так очень повеселели:

– У-у! А вы что же, интересуетесь речами?

Я довольно мрачно сказал:

– Я многим интересуюсь.

Это мы с братом решили, когда думали, что бы такое взять. Мы речи читали на Первом съезде писателей, и мне очень понравилась речь Юрия Олеши, что вот он шел, шел, ничего он этого не принимает. А потом он вышел за город, там солнце светит на красный кирпич – мне это так запомнилось, что я в «Матери» сделал стену Таганки красным кирпичом.

И, значит, я начал читать. А, видно, я обладал очень конкретным воображением. И поэтому, когда я начал говорить, от Юрия Олеши, конечно:

– И вот выхожу я в какой-то двор запущенный, там трава, коза какая-то ходит, – я так очень все конкретно, – и вот я увидел молодую кожу рук, – я начал сдирать кожу на ладонях…

Короче говоря, дикая ржа была. Видимо, с таким я увлечением сдирал кожу с рук, озирался кругом: «Солнышко всходит, заливает все», – заливался я. Очнулся я от своих грез от дикого хохота. Я, как упавший с небес, посмотрел на них и мрачно сказал:

– Ничего смешного тут нет.

Еще больший хохот. Я тогда сказал:

– Мне жаль вас.

И ушел. И участь моя была решена. Но я все-таки на следующий день приехал. И, видимо, я так был «свободен», что я не увидел себя в списке. Читал-читал, но я себя не увидел. Потому что я не верил, что меня возьмут. И так тихонечко на всякий случай вошел. И там уже ходили какие-то наглые: Юра Месхиев, из актерской среды, его, конечно, приняли – он меня догнал и говорит:

– А чего вы? Вас же приняли, а вы такой мрачный.

Я говорю:

– Меня не приняли.

– Так вот же ваша фамилия в списке. Вот вы.

Я вышел на Театральную площадь, а там ходил трамвай. Я вскочил на трамвай, чтобы ехать домой и сказать брату: «Приняли!»

Я же должен был работать монтером, уже лазил в мороз на столбы, долбил шлямбурами стены, гнул трубы – когда провода к моторам подводят, – работал. И мне нужно было еще три года отработать. А если б я поступил в учебное заведение, то я мог продолжать учебу – такие были тогда правила, – можно было и не отрабатывать. И я выскочил из трамвая, потому что мне казалось, он медленно идет.

Я очень мало во МХАТе втором видел. «Двенадцатую ночь» я видел, когда уже стал студентом. Азарин играл Мальволио, но не Чехов. Чехова не было уже. Уже Берсенев был художественным руководителем.

Видел «Блоху». Все помню: и Бирман, и Дикого помню, и оформление блистательное. Очень сильное впечатление произвело. «Блоха» мне очень понравилась. Тогда я был студент, я уже играл. Например, там была такая инсценировка «В овраге», по чеховским рассказам, и я там «шумел» – приезжала телега, уезжала. Был такой замечательный человек Владимир Попов. Когда МХАТ второй закрыли, он ушел во МХАТ и играл во МХАТе так же великолепно, как и во МХАТе втором. Он ведал шумами. Замечательно он делал дождик – горохом сыпал в решете, горох пересыпали. Он изобретал все эти машины – ветер, «приезд телеги», «уезд телеги». И вот я должен был «приехать на телеге» и «уехать» за кулисы. Я «приехал» благополучно, а «уезжать» нужно было минут через сорок – долго шла сцена в конце. И я заснул. И не «уехал». Вот это был ужас! Прибежал Попов…

– Как же вы можете! И так вы начинаете свою карьеру?! И вы думаете чего-нибудь достигнуть? Вам поручили такой ответственный момент – отъезд телеги.