Хэзер Дьюи Макадэм - Клятва. История сестер, выживших в Освенциме

«Мне-то что до всего этого?» – повторяю я себе вопрос женщины, который до сих пор звучит в моих ушах.

И отвечаю на него: я ведь женщина. И я человек.

Из наших совместных фотографий эту Рена любила больше всего. Мы сидим в комнате, где она рассказывала мне свою историю.

В 2011 году был создан фонд Rena’s Promise Foundation, чья миссия – способствовать рождению мира, где нет места предрассудкам, расизму и ненависти. Если вы хотите помочь нести завет Рены или просто узнать об этом больше, посетите www.RenasPromise.com.Там вы найдете интерактивную хронологию узниц Аушвица, наш блог об исторических годовщинах и информацию о проекте Promise Project, посвященном исследованию судеб женщин из первого состава, следующего в Аушвиц.

Я касаюсь шрама на левом предплечье у самого локтя. Выжженный там лагерный номер удалил хирург. Сколько людей, не имеющих никакого представления о происхождении такой «татуировки», надоедали мне вопросами: «Что это у вас за цифры?», «Это ваш адрес?», «Это телефон?»

Как мне им ответить? Что 3 года и 41 день эти цифры были моим именем?

Один любезный врач предложил избавиться от них.

– Это не благотворительная акция, – заверил он. – Это меньшее, что я могу сделать как американский еврей. Вы там были. А я – нет.

И я решила избавиться от вопросов, удалив эти цифры со своей руки. Но в душе-то они останутся, оттуда их не вытравить. Снятая врачом кожа хранится в склянке с формальдегидом, который выкрасил ее в жутковато-зеленый цвет. Цифры уже, наверное, не различить, я не проверяла. Мне не нужны напоминания. Я знаю, кто я есть.

И кем была.

Я была в том первом составе, отправляющемся в Аушвиц. Я была номером 1716.

Рена Корнрайх Гелиссен,

январь 1994

Карта перемещений Рены во время войны

Суббота, морозное январское утро. Я неторопливо веду свою машину – от предгорий Северной Каролины туда, где Голубые горы украшают своими гребнями серо-синий горизонт, словно застывшие во времени волны. На последнем крутом витке восточного раздела у меня перехватывает дух. Солнечные лучи над Эшвильской долиной, словно доброе знамение, пронзают гряду облаков.

Я люблю эту дорогу. Она всякий раз поднимает мне настроение и оживляет душу. И это прекрасно, поскольку следующие четыре месяца мне предстоит ездить по ней еженедельно, а там, куда я направляюсь, меня ожидает отнюдь не безмятежный отдых. Меня ждут встречи с одной из немногих выживших евреек, оказавшихся в том самом первом составе до Аушвица, с женщиной, решившей поведать свою историю после 50 лет молчания.

До сих пор мы с Реной общались лишь дважды и сегодняшнюю встречу откладывали чуть ли не месяцами, но теперь, когда все праздники, как и сезон снежных бурь, уже позади, предлогов у нас больше не осталось. Мысли путаются в моей голове: мне не по себе от стоящей передо мной задачи. Помочь Рене рассказать ее историю – причем так, чтобы в процессе кого-нибудь из нас двоих не затянуло в омут мучительных воспоминаний, – дело непростое даже для психолога, а я всего лишь писатель.

Но я все равно хочу работать с Реной, и на то есть свои причины. Мои предки, квакеры, жили прямо у линии Мэйсона-Диксона [7] Граница, проведенная в 60-е годы XVIII века английскими специалистами Чарльзом Мэйсоном и Джеремайей Диксоном, специально приглашенными для разрешения территориального спора между Пенсильванией и Мэрилендом. Сложилось так, что линия Мэйсона-Диксона фактически стала границей между Севером и рабовладельческим Югом. . До Гражданской войны и во время нее они прятали у себя беглых рабов, а у моей бабки был первый в городе ресторан, гостеприимно принявший членов Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения, когда те приехали пропагандировать гражданские права. С самого детства я знала, что, доведись моей семье жить в Европе во время Второй мировой, мы с риском для жизни пытались бы спасать евреев, да и кого угодно, кто попал бы на мушку нацистов. Последние несколько лет я была волонтером в психотерапевтическом центре при хосписе – помогала детям, потерявшим родителей или опекунов, написать книгу об их горе. Сейчас мне предстоит делать примерно то же самое, но в ином масштабе. И еще при том условии, что мы найдем с Реной общий язык. Я втайне опасаюсь, что покажусь ей не подходящей для выполнения такой задачи: я же не еврейка и не полька, а американка, к тому же слишком молода. Возникнет ли необходимое доверие?