Станислав Симонов - Как выжить в современной тюрьме. Книга вторая. Пять литров крови. По каплям

По подвалу Мосгорсуда, в пространстве между судовыми боксами, называемом на жаргоне «продол», бегал конвойный и орал.

— Все! — надрывался он. — Хватит! Обнаглели вконец. Ходят, треплются, курят где хотят. Заебали!

Вид конвойный имел устрашающий. Глаза горели огнем справедливого гнева, щеки раскраснелись. Казалось, его жидковатые волосы встали дыбом.

— Старшой! — вежливо подозвал его брат. — Подойди на секундочку.

— Какого хуя тебе надо! — гневно отозвался «продольный». Но все же подошел.

Через полчаса горячая курица и бутылка колы уже находились в нашем боксике.

— Сколько? — спросил я.

— Полторы тысячи, — улыбнулся брат.

Брат шепотом крайне вежливо просил «продольного» подсадить к себе в бокс подельника (меня) (внутренним распорядком категорически запрещено совместное нахождение подельников где бы то ни было) и подкрепил просьбу аккуратно сложенной сторублевой купюрой. При виде денег с бравым «продольным» произошла разительная перемена. Прямо скажу, метаморфоза с ним произошла. Он сразу как-то уменьшился в росте, лицо его приняло трепетное выражение, и, натуральная мистика, купюра буквально растворилась на ласково протянутой ладони. Продолжая нежно и осторожно протягивать сложенную лодочкой ладошку, охранник тихо заговорил:

— А дай еще, пожалуйста, у тебя есть, я знаю. Пожалуйста, ну дай, в счет завтрашнего дня, дай, пожалуйста.

— Старшой, правда нет, хоть обыщи. Завтра будут. Сегодня нет.

Полковник был убедителен. «Продольный» подрос, расправив плечи, поменял выражение лица с просительного на серьезное, ближе к строгому.

— Ладно. Верю. Пусть проходит.

И я незаметно просочился в боксик брата.

Прихрамывавший, косоглазый, со странной формой головы, как будто однажды его череп прищемили дверным косяком, молдаванин попал в камеру. Грузили его тяжкими телесными повреждениями (ст. 111, ч. 1). О себе рассказывал, что работал грузчиком на рынке. Одно время даже поднялся, работая с цыганами. Попрошайничал на проезжей части, с успехом изображая парализованного в кресле-каталке. Но произошла форменная глупость: устав ездить в кресле, молдаванин махнулся местами с водителем коляски и в этот момент был замечен милицией, поначалу никак не понимавшей, как несчастный так быстро исцелился. Врубившись, милиционеры тут же решили его использовать для рэкета хозяев этого предприятия, то есть цыган. Несмотря на все эти мелкие трудности житейского характера, молдаванин худо-бедно выживал в Москве, но случилась еще одна досадная неприятность: на рынке произошла драка, в которой бывший парализованный кого-то пырнул ножом, за что и был определен на централ.

Словарный запас экс-нищего отличался крайней скудностью, жизненные познания ограниченны. Поразмыслив, братва определила ему место на верхней шконке, то есть «пальме».

В той же камере обитали, кроме прочих, еще двое: Кутузов, одноглазый, мелкий, гнутый и очень прыщавый, и Мамедка — азербайджанец, попавшийся на изнасиловании какой-то особы, но упорно утверждавший, что его подставили. Манера изъясняться у Кутузова была весьма любопытной. Говорил он по-русски, ибо род свой вел из-под Самары и, ясное дело, другим языкам обучен не был, но при этом понять его без переводчика не представлялось возможным. Кутузов выплевывал куски слов, слоги и отдельные буквы. Не собеседник, а прелесть что такое — сплошная лингвистическая загадка.

Мамедка носил на своем лице необыкновенного размера нос и выделялся ярко выраженной трусостью. Однако, быстро смекнув, что завелся кто-то хуже и слабее его, мгновенно стал доколупываться до них. Он гонял молдаванина, к этому моменту получившего погоняло Рэмбо, покрикивал на Кутузова и всячески ущемлял их по очереди и одновременно.

Случилось так, что у Рэмбо обнаружилась эпилепсия. Однажды он забился в припадке прямо на шконке, а в довершение обильно обмочился. Моча пролилась и по законам физики попала на обитателя нижнего яруса Батона, низкого, полного, круглолицего и задиристого мужика. Батон тут же нажаловался смотрящему с требованием снять Рэмбо с верхней шконки, поскольку в следующий раз глотать мочу он категорически отказывается.

Рэмбо с «пальмы» эвакуировали, но встал вопрос: где же ему спать? Наверху невозможно, а внизу негде. Недолго думая, ему предложили почетное место под шконкой. Провели с ним разъяснительную беседу, долго втолковывая, что это не западло, потому как мест внизу нет и не предвидится, а он еще, вот беда, ссытся. Практически уговорили.