Феликс Медведев - После России

Единственное же, что меня успокаивает и льстит моему журналистскому самолюбию, что моя передача «Зеленая лампа» впервые сообщила телезрителям о том, что нашлась дочь Маяковского.

Перечитывая книгу, я задумался, и вот о чем. Словно на подбор в ней названы известнейшие имена, громкие фамилии, титулы. И вроде бы выпадают из этого ряда несколько имен. Ну, например, кто слышал о судьбах Марии Григорьевны и Эллы Ивченко из Вены? Ничего героического они в своей жизни, кажется, не совершили. Но в совокупности с рассказом о судьбе наследницы знатной русской фамилии Марии Разумовской жизнь и трагедия двух безвестных в прошлом советских женщин (одна из которых не решилась даже назвать свою фамилию) в «Венском триптихе» — это еще новые штрихи к страшным годам нашей недавней истории, всю правду о которых мы только сегодня начинаем познавать сполна. Графиня Разумовская не выезжала из России, она родилась в Австрии, но ее исследование трагической биографии Марины Цветаевой — это уже Россия Советская, это уже судьба человека, решившегося вернуться на родину и уничтоженного сталинским произволом.

Да было бы и несправедливо познавать трагедию диссидентства, отчужденчества, эмиграции только глазами наиболее удачливых, ставших знаменитыми людей. Вот произнес «трагедия эмиграции» и задумался. Вспомнил мнение о том, что, дескать, время, годы сотрут и эту боль изгнанничества и приестся читателям эмигрантская тема. В конце концов, вдали от родины — там — многим из них жилось сытно и уютно, а здесь, на отчей земле, было сиро и голодно. Так что кто выиграл, а кто проиграл, дескать, это еще вопрос. Не знаю, не буду судить. Да и не мне судить. Понимаю только, что моя журналистская работа на этой ниве не иссякнет. Скитальчество, поиски рая на земле, социальные катаклизмы, разобщенность народов и наций, религиозное непримиренчество и впредь будут разъединять людей. А значит, останутся такие понятия, как «русские в Париже», «советские кибуци под Иерусалимом», «наши на Брайтон-Бич», «русский маяк на Огненной Земле». К этим маякам будут тянуться те, кто отведал лучшей, счастливой жизни в «самом справедливом обществе на земле». Они по-прежнему будут очень разными, эти люди. У каждого из них будет своя жизнь, своя судьба, своя история. Но они не повторят трагедии Тихона Куликовского-Романова, Нины Берберовой, Андрея Синявского, Марии Григорьевны… Они взяли у жизни свои уроки. Уроки любви и ненависти к родине, к истине, к ближнему своему.

И еще: события прямо стучались в эту книгу. 19 августа 1991 года в восемь часов утра мне позвонил Владимир Панков, заместитель главного редактора журнала «Родина», где я работаю редактором отдела русского зарубежья, и тревожным голосом произнес: «Включай телевизор, совершен государственный переворот. Твои подопечные попали как кур в ощип». Мое сердце упало, хотя свершившееся не было для меня неожиданным. Я будто ждал каким-то подсознательным ощущением этой безнадежности. Всему конец! И прежде всего я подумал об этой книге. Введенная путчистами цензура, шлагбаумы перед гласностью, запрет на демократические издания конечно же распространялись и на книгу «После России», которая от первой до последней страницы стала в эти часы подцензурной. Теме диссидентства, эмиграции в том виде, в каком она варьировалась последнее время, пришел конец. Разве созвучны размышления о трагедии родины, о большевистской диктатуре, о больной нашей истории Галины Вишневской, Владимира Максимова, Андрея Синявского, Эрнста Неизвестного и других героев книги самозваным декретам «Пиночетов на час»?!

Я машинально оделся, вышел на улицу. В гостинице «Урал», где по утрам покупаю газеты, стояли двое в форме. Вчера здесь их не было. Газеты задерживались. Подошел к зданию городского ОВИРа — это тоже напротив моего дома, спросил у стоявших, знают ли о случившемся. На меня смотрели недоуменно. Я вернулся домой, позвонил на международную телефонную станцию узнать, есть ли связь с Парижем, Я хотел позвонить на станцию «Свобода» своєму другу Семену Мирскому и поговорить с ним о случившемся. Телефонистка ответила довольно бодрым голосом: «Мы работаем нормально». Я снова вышел из дома. Особых отклонений в обычной уличной жизни я не заметил. Прохожие говорили о чем угодно, но не о заявлении ГКЧП. Все это насторожило меня еще больше. В двенадцать часов раздался телефонный звонок. Из гостиницы «Россия» звонила Ольга Михайловна Могилянская, только что прилетевшая из Торонто на конгресс соотечественников. Какой коварный шекспировский акт: заговорщики устроили путч именно в день начала работы конгресса, когда в Москву со всего мира слетелись русские люди, наши соотечественники. Русские французы, русские американцы, русские англичане, князья, графы, потомки императорской династии, писатели, ученые. Сотни человек. Именно их имел в виду Владимир Панков, назвав моими подопечными. Как я потом узнал, многие из них были в трансе, они боялись арестов, допросов. Некоторые ринулись в Шереметьево.