Михаил Петров - Адмирал Ушаков

Изумление Ушакова было столь велико, что, увидев сцену проводов помещика-самодура, он невольно остановился. Ноги отказывались идти. Он стоял и смотрел, как игумен заискивающе улыбался Титову в ответ на какие-то его слова, на то, как монахи, бережно поддерживая Титова за руки, усадили его на тарантас и как тот, довольный, ухмыляющийся, сделал кучеру знак, чтобы садился на козлы и ехал. Непонятно… Что сделалось с игуменом? Чем этот помещик-крепостник покорил настоятеля «обители справедливости»?..

Когда тарантас с Титовым отъехал, игумен сказал что-то на ухо монаху, стоявшему рядом. Тот побежал навстречу Ушакову и его племяннику, но, прежде чем успел добежать, Ушаков круто повернулся и быстро зашагал в обратную сторону, сказав племяннику, чтобы оставался в монастыре один.

Ушаков спешил, словно малейшая задержка могла повлиять на принятое им решение. Он шел не оглядываясь. Не шел, а бежал, обуреваемый обидой, досадой, ненавистью к игумену Филарету. Боже мой!.. И он до сего дня верил этому человеку! Искал в нем друга, считал честнейшим человеком! Какое заблуждение!..

Буря улеглась в нем, когда он уже был в лесу, на полпути к дому. Чтобы дать сердцу успокоиться, сел на бугорок и долго сидел так, уставший, опустошенный, сидел уже без мыслей в голове, — не хотелось думать, хотелось только ткнуться лицом в пожухлую траву и зареветь по-бабьи.

Он просидел с час, потом поднялся с трудом и пошел дальше.

Когда Федор Иванович вернулся из монастыря, Ушаков был уже у себя в комнате. У него разболелась голова, и ему пришлось лечь.

— Был на могиле? — спросил он племянника.

— Вместе с отцом Филаретом. Кстати, игумен очень опечалился, когда узнал о вашем неожиданном возвращении.

Ушаков нахмурился, потянул на себя одеяло, всем своим видом показывая, что ему неприятно упоминание имени игумена.

— Знаешь ли, кто был тот человек, которого провожали монахи с игуменом во главе?

— Мне говорили, какой-то помещик, пожертвовавший монастырю пятьдесят рублей.

— Это был тот самый деспот, о котором рассказывал тебе дорогой.

Федор Иванович прожил в Алексеевке одну неделю. Все эти дни он пропадал с мужиками на Мокше или с ружьем ходил по лесам с тщетной надеждой убить медведя, а вечером после ужина поднимался к дяде и вел с ним продолжительные беседы.

Однажды он никуда не пошел — ни в лес, ни на Мокшу, с полдня просидел в своей комнате, а потом зашел к дяде и объявил, что надумал оставить службу во флоте и поселиться в деревне.

Ушаков, выслушав его, нахмурился:

— Откуда взялось такое желание?

— Я уже говорил, неинтересно стало служить. Флотским нет прежнего почтения. Да и справедливости никакой…

— А в деревне, думаешь, справедливость на подносе дают?

— В деревне будет покойнее.

Ушаков сердито закряхтел и вдруг ни с того ни с сего принялся очинять ножом гусиное перо.

— Что же мне делать, дядюшка?

— Ехать в Севастополь, во флот.

— Но во флоте сейчас такая обстановка!.. Как подумаю о маркизе Траверсе, тошно становится.

Ушаков сунул перо в стакан, положил нож и, взяв племянника за рукав, потянул к себе:

— Власти меняются… Власти приходят и уходят, а Россия остается. России нужен сильный флот. России нельзя без сильного флота, потому что со многими государствами морями связана и в морях сих кровные интересы имеет. А что до отставки, — продолжал Ушаков, передохнув немного, — то об этом забудь. Вам, молодым, дело наше продолжать надобно.

Федор Иванович в оправдание хотел было сказать что-то, но Ушаков не дал ему говорить, прервал властно:

— Это мой тебе наказ, и не смей перечить.

В дальнюю дорогу гостя провожало чуть ли не все село. Ушаков, прощаясь с ним, прослезился:

— Может, не увидимся более… Не поминай лихом. Севастополю кланяйся. А ежели моих бывших сослуживцев встретишь, скажи им: Ушаков хотя и в глуши среди лесов живет, а сердце его, как и прежде, с морем связано, с Российским флотом. Так и скажи им.

Трижды поцеловав племянника, благословив в дальнюю дорогу, он не стал дожидаться, когда тронется экипаж, повернулся спиной и медленно зашагал в дом.

После отбытия Федора Ивановича в барском доме вновь воцарилась тишина. Ни суеты на кухне, ни беготни во дворе, ни скрипов лестничных, которые, бывало, раздавались всякий раз, когда Федор Иванович при своем шестипудовом весе поднимался на второй этаж. Жизнь вернулась в прежнюю колею. Впрочем, что-то пошло не так. Перемена все-таки была.