Вадим Мальцев - Война глазами участника Парада Победы. От Крыма до Восточной Пруссии. 1941–1945

Для меня это было самым страшным испытанием – нужно было упрятать и замаскировать всё то, что во мне было самым тайным и было зловеще несправедливо ко мне и отцу. В анкете я написал, что отец работает в Тынде топографом на строительстве БАМа. Возможно, генерал всё понял и громко сказал: «Согласен, принимаем, но, если что не так, загоню туда, куда Макар телят не гонял». Вскоре генерал умер, я успокоился и не боялся, что меня погонят из училища.

С 5 июля 1940 года началась моя служба в Красной армии – я был зачислен курсантом на цикл «Радио». Одновременно в училище был принят Виктор, а Мирослав не прошёл медицинскую комиссию и попал в Кронштадт в береговую оборону.

После продолжительного отпуска в Ленинграде я прибыл в 1-е Московское краснознамённое военное авиационное техническое училище (впоследствии – связи), где сначала нас поместили в карантин. Сводили в обычную баню, остригли наголо, выдали заштопанные, но чистые гимнастёрки, брюки, сапоги и тонкий ремешок.

Вечером нас построили на вечернюю поверку, и я стал называться курсантом Мальцевым. (Рост 168 см, вес 66 кг.)

Вскоре мы приняли присягу со словами клятвы «Служу трудовому народу». Началась курсантская жизнь, которая была сурово непривычной, иногда несправедливой и даже унизительной, хотя нас учили честности и порядочности. В первые месяцы учёбы несколько курсантов не смогли психологически выдержать сложных перемен и по разным причинам ушли из жизни. Воспитание было коллективным – в строю и индивидуальным, которое проводили младшие командиры, окончившие специальные курсы. Нас научили раздеваться и одеваться за две минуты, вставать в строй с намотанными портянками за 50 секунд, на табуретках укладывать обмундирование в строго квадратной форме с идеальными прямыми углами. Особую гордость училища составляли помещения рот, где была чистота и равнение двухэтажных коек, тумбочек и табуреток. Койки заправлялись белыми покрывалами так, чтобы везде были прямые углы, в том числе и у подушек, наволочки которых ушивались особым образом. Все предметы и вещи подчёркивали тот порядок, который не мог нарушаться никем в стенах училища. Иногда дежурные по училищу, назначаемые из числа командиров рот и взводов, доставали из кармана чистый платок и с его помощью находили пыль или грязь в расположении того подразделения, которое им было чем-либо неугодным. Как правило, такое подразделение лишалось очередного увольнения. Я более четырёх месяцев не был в увольнении, но зато побывал в крематории, на сцене Большого театра, в почётных караулах и во многих других местах, где требовалось присутствие курсантов. Наша красивая авиационная форма вызывала зависть даже у курсантов училища имени Верховного Совета СССР, с которым постоянно было соперничество по строевой подготовке на военных парадах.

Зимний распорядок дня начинался в 6 часов 30 минут. Дежурный по роте поднимал руку, а затем её резко опускал. Все дневальные раскрывали рты и выкрикивали самое неприятное слово – подъём!

Уже через две минуты рота следовала на зарядку в Петровскую аллею. Пробежка в нижних рубашках, несколько упражнений – и сон уходил так же быстро, как и приходил в 22 часа 30 минут. Затем туалет, заправка коек, равнение тумбочек и чистка сапог. Утренний осмотр, доклад командиров отделений старшине и следование на завтрак. Голос у старшины был такой мощный, что когда он командовал «шагом арш», то в подвальном помещении, где находилась столовая, гремела посуда, а официантки торопились закончить сервировку столов хлебом, маслом и сахаром. Столовая была тем местом, где соблюдалась полная тишина. Нельзя было разговаривать или двигать стулья. При появлении любого шума подавалась команда «встать», а затем «сесть». После трёхкратного исполнения такой команды рота садилась на стулья совершенно бесшумно, и только после этого можно было приступать к завтраку. Затем заходили в помещение роты, хватали тетрадки и строем шли в классы. На занятиях свободы было больше – можно задавать вопросы, поворачивать голову и что-то записывать. На столах можно было прочесть различные начертания курсантов многих поколений. В них фиксировались личные обиды, некоторые рекомендации, а также сообщалось о количестве компотов, оставшихся до окончания учёбы.

Некоторое однообразие занятий и постоянная усталость вызывали дремоту и даже сон во время лекций. Среди нас выделялся курсант Мельман, который, находясь во сне, всегда правильно отвечал на неожиданные вопросы преподавателей и даже замечал некоторые ошибки изложения. Нашу сонливость очень эффектно умел ликвидировать майор Иванов, преподаватель химдела. Он своим громким голосом, используя необычные ударения и паузы, заставлял спящих курсантов вскакивать и быть посмешищем всего класса. Даже произнося слово «газы», он заставлял нас напрягаться и ожидать чего-то страшного. Он умел нас увлекать названиями веществ, которые были предназначены для уничтожения всего живого и на произношение которых уходило около минуты.