Когда еду из Карачева и автобус, подъезжая к Брянску, переезжает Черный мост, сворачивает направо, то всегда почему-то мелькает: «Вот и кончилось всё». И «всё» это – солнце, ароматы земли, травы, деревьев, ветра, а прямо сейчас въеду в другое: застойный, спертый запах машин, кирпичей, шум города, мелькание озабоченных лиц… И от этого словно сжимаюсь, как пред прыжку в холодную воду.
Неприятное ощущение.
Элла Миклосова, наш диктор, просто красавица! Нос с горбинкой, пепельно-светлые волосы, смугловатое матовое лицо с большими синими глазами, – моих, карих, от неё не отвести! Но при всех её прелестях она… словно вывернутое наизнанку красивое платье: иногда распахивает свои прекрасные глаза и смотрит с участием, а иногда вдруг громко, – грубо! – расхохочется над тем, чему и улыбнуться-то грешно. Наверное, она – дура.
А вот её подруга звукорежиссер Алла Смирновская, – сухопарая, некрасивая, с тонкими напряженными губами, с которых всегда готово сорваться ехидное словцо, – понятна мне без «наверное»: да, умна, расчетлива, хитра и… не добрая она, – не хочется подходить к ней даже тогда, когда нужно по работе.
Стою под навесом крылечка родного дома. Пасмурно, прохладно, моросит дождь, а там, над тучами, вокруг Земли, в спутнике, к которому прикасались теплые человеческие руки, впервые!.. летает человек!
Чудо!
И бегают мурашки по спине, и трудно в это поверить.
Сегодня – двенадцатого апреля шестьдесят первого года.
Элла и Алла сидели в студии и разгадывали кроссворд, а я расставляла фотографии по пюпитрам, готовясь к эфиру. Но вот они споткнулись, стали гадать: кто композитор оперы «Орфей и Эвридика»? «Глюк» – подсказала я, а они, взглянув в мою сторону, презрительно хихикнули, – из какого-то, мол, там Карачева, а подсказывает! – а потом всё ж вписали.
Да нет, не сказать, что страдаю от их снисходительных взглядов, но все ж… Удастся ли преодолеть их высокомерие?
А, может, и не надо этого делать?
Вчера до самого закрытия библиотеки читала «Новый мир», а потом «Иностранную литературу». Сколько ж интересного открывают мне эти журналы!
Читальный зал – мое спасение и от одиночества, и от шума улиц, и от неуюта чужих комнат. Мои хозяева люди хорошие, и сын их – тоже, но он так громко храпит за перегородкой, что не могу уснуть на своей раскладушке.
Завтра опять уеду в Карачев.
И до сих пор, проезжая троллейбусом через дамбу, частенько отыскиваю глазами тот самый домик с косо спускающимся огородом, который прилепился на краю Верхнего Судка. Хозяева относились ко мне приветливо, но именно это и тяготило меня, – может, потому, что чувствовала: прочили за своего робкого сына увальня. Да и в других комнатках, которые снимала, было настолько неуютно и тоскливо, что почти не ночевала в них, мотаясь меж Карачевом и Брянском в набитых автобусах, которые зимой изрядно промерзали.
Появился в Комитете новый журналист. Стас Могилевский. Красивый! Чистое бледноватое лицо, большие темные глаза с пристальным взглядом, правильный нос, а над ним – высокий лоб с тёмным чубом. Приходя на работу, долго бродит из угла в угол, потом усаживается за стол, непременно ставит перед собой графин с водой, берет ручку, – писать сценарий передачи, – но… Но на этом всё и заканчивается. И так – уже несколько дней. Интересный ли напишет сценарий, и напишет ли вообще?
В библиотеке взяла сборник поэта Евгения Евтушенко «Обещание», и теперь стихи его – словно освежающий дождь после долгих дней жары.
Я без сказок любви не хочу.
Ничего в том не вижу хорошего,
Что за счастье своё не плачу,
Красота достается так дешево!
Думал долы и горы пройду,
Чтоб коснуться руки твоей с трепетом.
Ты ж – себе, да и мне на беду!
Оказалась прирученным стрепетом…
Или это:
Тают отроческие тайны,
Как туманы на берегах.
Были тайнами Тони, Тани
Даже с цыпками на ногах.
Были тайнами звезды, звери,
В поле – робкие стайки опят.
И скрипели таинственно двери,
Только в детстве так двери скрипят…
Такие стихи будоражат сердце.
Сборник Евгения Евтушенко «Обещание» и впрямь стал для меня тогда удивительным открытием. А появлялись подобные публикации при «Хрущёвской оттепели», как потом назовут те годы относительной свободы.
Сегодня на собрании разбирали «неблаговидный поступок комсомольца Александра Федоровского», – соблазнил какую-то девушку, но жениться на ней не хочет, – и наш председатель Комитета Петр Ильич Луньков всё нападал на Сашку, а тот твердил: «Сама она… я по молодости… я по неопытности». Было смешно и жалко на него смотреть, а Петр Ильич, жестко сжав губы и скрестив руки на животе, всё наступал:
Читать дальше