Коллектив авторов: Крупицы благодарности. Fragmenta gratitudinis. Сборник воспоминаний об отце Октавио Вильчесе-Ландине (SJ)

В быту Октавио был весьма непритязателен. Жил он в Москве очень скромно. Из вещей покупал только свои любимые белые рубашки [11] Ср. Андрей Коваль, «Белые одежды и чёрные ботинки», с. 28; «Апофтегмы», с. 77. . Покупал их на столичных китайских рынках и по самой низкой цене. Жил в одной из комнат в квартире вместе с другими иезуитами. Из достопримечательностей в ней были только картины, написанные и подаренные друзьями, какие-то детские самоделки, которые он очень ценил, большой деревянный сундук – хозяин комнаты, в котором он когда-то привёз свой скарб из Мексики, ну и, конечно, цветы. Комнатные цветы Октавио очень любил. Он рассаживал их во все ёмкости, попадавшиеся ему под руку. Росли они у него и в стеклянном настенном роге, и даже в настоящем самоваре. И в Институте практически все ныне живущие растения появились благодаря Октавио.

Октавио с матерью, Мартой Ландин де Вильчес

Развитие Института было одной из главных целей Октавио. Практически всё, что на сегодняшний день имеет Институт – это его заслуга. Он лично подыскивал здание, руководил его реконструкцией, создавал комфорт, подбирал сотрудников, преподавателей… И всё это у него получалось.

Он был идеальным руководителем. Работая под его началом, я никогда не чувствовал никакой «вертикали власти». Однажды он спросил меня: «Паша! Скажи, только честно – Октавио, которого ты знаешь как друга, и Октавио как руководитель – это два разных человека?». Я ответил, что это один человек. И нисколько не лукавил.

На работе у нас царила атмосфера дружеская, неофициальная. Под руководством Октавио коллектив был похож на дружную семью – иного сравнения подыскать не могу [12] Ср. Инна Карезина, «Присутствие», с. 65. . Мы были заняты общим делом. У нас была единая задача, и мы старались выполнить её как можно лучше. Сейчас я понимаю – просто было такое золотое звено, которое соединяло все звенья общей цепи. Этим звеном был Октавио. Только благодаря организаторским качествам Октавио удалось достичь того многого, чем мы пользуемся по сей день.

Работа руководителя – нелёгкая работа. Здесь невозможно соглашаться со всеми, принимать их точку зрения как единственно правильную. Часто ему приходилось «с боем» отстаивать интересы Института. Одни завидовали его общительности, другим не давал покоя его талант быть лидером и созидать что-то новое. Но Октавио умел давать отпор таким людям. Если бы он не мог быть твёрдым и отстаивать свои интересы – очень многие проекты просто не осуществились бы [13] Ср. Андрей Коваль, «Стержень», с. 37. . Благо, недоброжелателей у Октавио было гораздо меньше, чем людей, которые по-настоящему любили его и уважали.

В последние годы пребывания Октавио в России много сил у него отнимала прогрессирующая болезнь. Когда ему поставили диагноз – диабет, – он не осознавал, насколько это коварная и опасная болезнь. Лечиться он начал лишь через полгода после постановки диагноза. Но, несмотря на приём медикаментов, болезнь развивалась.

Примерно за год до отъезда из Москвы его самочувствие было очень плохим. Конечно, он никому ничего не говорил, чтобы не расстраивать и не привлекать к себе внимания. Мне он строго запретил рассказывать кому-либо про то, что болезнь прогрессирует. Каждый день он принимал более десяти сильнодействующих препаратов с жуткими побочными действиями. Диабет дал осложнения на сердце и кровеносную систему. Но об этом никто не знал. Он, несмотря на своё плохое самочувствие, продолжал работать. По-прежнему приходили на приём и на исповедь люди. В перерывах между приёмами он часто заходил ко мне в кабинет выкурить сигарету. Я видел, что он держится из последних сил. Когда я говорил: «Октавио, тебе плохо, отмени все встречи и дела, поезжай домой», – он отвечал: «Нет, Паша. Я же пообещал встретиться с этими людьми. Я должен с ними встретиться». И так продолжалось вплоть до дня его отъезда из Москвы.

Когда Октавио принял решение вернуться в Мексику, я был рад за него, хотя и не представлял себе, как мы дальше сможем работать без него. Я надеялся, что в Мексике его самочувствие улучшится. Мы с ним общались по телефону, и он говорил, что ему действительно стало лучше. Но вскоре перестал общаться. Мы все пребывали в неведении о нём, о его здоровье. Как выяснилось позже – болезнь Октавио прогрессировала, но он, как всегда, не хотел никого обременять своими проблемами. О том, что ему очень плохо и он в больнице, я узнал за несколько дней до его смерти. Я оформил визу в Мексику, но в день её получения узнал, что Октавио умер.