Е. Черносвитов: …в этом мире несчастливы… книга первая

В семнадцать лет мы пошли работать к матери в свинарник. Окончили по 8 классов. И влюбились, конечно, в… да-да, не смейся, в пастуха! Парень отслужил в СА, и вернулся в колхоз, стал пасти колхозное стадо коров. Ему еще своих коров колхозники добавляли в стадо. Парню и работа такая – сам себе хозяин, нравилась, и деньги хорошие получал от «частников», которые торговали своими «продуктами» на местном рынке. Мы тоже парню приглянулись. И он решил на одной из нас жениться. Долго не мог выбрать, на мне, или на Глаше? Однажды он позвал нас к себе домой, поставил рядом две табуретки и просил нас сесть рядом. Мы сели и из кожи лезли, чтобы он, как в песне: «…выбери меня, выбери меня!» Полчаса, не меньше, он нас разглядывал молча, сев на табуретку напротив нас. Молча разглядывал, и мы молчали тоже. И выбрал Глашу! Через неделю сыграли свадьбу. В деревне все были счастливые, кроме меня. Но за меня тут же посватался папин помощник-тракторист. Парень также отслужив в СА и был вполне подходящий: не курил, не пил. А, вот глашин парень и курил, и выпить любил. Но жизнь идет по-своему. Глаша через девять месяцев родила дочку. А еще через год – сына. А у меня ничего с мужем не получалась. Не беременела я. Это сейчас можно легко проверить, кто «виноват» в бесплодии… А раньше… Короче, через два года я развелась со своим мужем и вышла замуж за его друга. А потом, последний раз, за друга его друга… Оказалось, что бесплодная я. С третьим мужем, тем не менее, мы жили душа в душу – «пусть земля ему будет пухом!». «А с первыми-то как… как у них судьба с ложилась?» – неожиданно для себя и задала Маше вопрос, когда она пила коньяк. «Детей нарожали. Жен похоронили. Внуки разъехались и их знать не знают… Эти два старика, которые живут в деревни, и есть мой первый и второй мужья…» Но слушай дальше.

После рождения второго ребенка муж Глаши пил во всю. Гнал самогон и пил. В совхозе ему работы не было. Построили новые, механизированные коровники и на вольные хлеба, как говорится, коров не пускали. Глаша стала ходить по домам и жаловаться на мужа, что он пьяный избивает ее. Правда, синяков никто не видел. Но из их дома часто неслись вопли Глаши: «Спасите, убивают! Мужик с топором очумелый гоняется!» Участковый милиционер раза два заходил на эти вопли Глаши, и перестал обращать на них внимание: «Хочет посадить мужика! А он ее и пальцем ни разу не тронул!» Видя такое отношение к «избиениям» участкового милиционера, Глаша стала выбегать на улицу и кричать там: «Спасите, с топором мужик за мной гоняется! Белая горячка у него!» СП из поселка тоже один раз приехала и перестала приезжать: мужик просто пил и был пьяный, но не агрессивный и чертиков не видел! И вот наступил день… Муж Глаши умирает, опохмеляясь! Глаша рассказывала это так: «Стал подносить стакан с самогоном ко рту, да не успел! Посинел, упал, и умер!» Сыну было уже 16 лет. Он рассказывает совсем по-другому: отец встал, умылся, начал завтракать, выпил полстакана самогона и лег опять спать. Во сне и умер!.. Никакого, конечно, вскрытия, трупа алкаша, который напивался до белой горячки, не было. Даже справку о смерти привез участковый, которого вызвали осмотреть труп. Он все записал, со слов Глаши…

…Дочка у Глаши была красавица. В 14 лет мужики глаза на нее пялили. Рано стала гулять. И, я так думаю, забеременела. Глаша узнала и отравила ее, сделав настой из маковой соломки. Наверное, и мышья туда подбавила. Участковый также записал со слов Глаши, что дочь у нее «потаскуха и наркоманка». И что умерла она, отравившись настоем из маковой соломки… Глаша дала ему в пузырьке «вещественное доказательство». Труп дочки увезли в поселок на вскрытие. Глаша поехала туда и договорилась с судебным экспертам, чтобы «не кромсал тело ее дочурки». И договорилась. Вскрытия не было. Акт и заключение эксперт, как я понимаю, написал со слов Глаши… Дала ему за это взятку Глаша – в советское время можно было подкупить, если умно действовать, не всех, конечно, но можно! Или не дала, парень молодой мог просто пожалеть несчастную женщину и «не кромсать» тело ее дочери-красавицы…

…Сын ушел служить в СА. А когда вернулся, сразу с матерью у него стали проблемы. Он хотел жениться, обзавестись семьей, и не хотел жить с матерью. Дом у них был огромный. Вот он и предложил поделить дом на две половины, забив одну внутреннюю дверь (да, Глаша лежит в моем доме, ее дом сгорел). Кроме того, отделиться и заборами, и чтобы калитки были разные. Два года почти мать уговаривал. Глаша – ни в какую: «Вот умру, делай с домом, что хочешь! А, пока я жива – я одна здесь хозяйка!» Парень стал не ночевать в доме. Появились у него дружки и подружки. Невеста его вышла замуж за другого. Глаша начала готовить деревню к очередному убийству: «Весь в отца пошел! Пьет, с шлюхами таскается. В мой дом их приводит. Пьют, и не закусывают! Посерел весь. Мать не слушает, как отец кончит…» Полгода так кричала на улице, по домам ходила, жаловалась на сына. Парень работал в другой деревне, «У Тихона», и действительно, иногда приезжал домой с женщиной. Всякий раз с другой. При этом всегда матери продукты привозил. Никогда голос на нее не поднимал. А с женщинами уходил, если летом – то на сеновал или в дровяник. Если зимой, то в дальнюю комнату. Я, например, никогда не слышала, чтобы он шумно гулял или Глашу обижал… Но, по-прежнему настаивал, чтобы она разделила дом! Тогда она начала разносить по деревни, что сын хочет за «взятки» (не известно, правда, кому?) увезти ее силой в дом для престарелых, чтобы завладеть всем хозяйством и пропивать все со шлюхами…» Кто-то ее слушал в деревне и сочувствовал ей, вроде, действительно сын живет, не пришей хвост к кобыле… И почему с матерью не жить одной семьей? Но большинство на ее вопли реагировали или понимающей улыбкой, а то и смехом в лицо: «Да разве с тобой жить можно? Того и гляди… отравишь!» В деревне, ведь, как правду не зарыть! Все ее за глаза называли «отравительницей» и «полоумной»… Но, это так, между собой…