Галина Сафонова-Пирус: Родники моих смыслов

Да, Ви. А сколько Сашка был тебе должен? Полтысячи? Ну вот, как раз за двух куриц и… а больше не давай, а то я знаю тебя, будешь гнаться за ним и прибавлять. Конечно, пусть еще и благодарит, что огородом твоим пользуется, деньги на нём зарабатывает. Да! Насчет музыки подумал? «А на том берегу незабудки цветут, а на том…» Так это Александр Малинин 56 56 Александр Малинин (1958) -, советский и российский певец, народный артист России. поёт. Хорошо, поищу и Малинина. Спокойной ночи и тебе, не расстраивайся очень. Пока. И тебе хороших снов.

1984-й

Брат позвонил Платону:

– Приезжай, помоги погрузить пианино на машину, отвезти в Карачев надо, а то тёща и жена грозятся из окна выбросить.

Боже мой, и зачем ему в Карачеве очень старое немецкое пианино, которое оставила ему бывшая жена?.. Кстати, вызывал как-то к этому сокровищу настройщика, а тот сказал: инструмент восстановлению не подлежит» и стало быть… И что он с ним будет делать?.. Но стащили-таки они с Платоном пианино с четвёртого этажа, а машина так и не приехала. Опять его – в подъезд. А вчера звонит:

– У нас в подъезде уже две недели, – и смеётся, – концерты детишки на моём инструменте устраивают.

– И когда ж эти концерты закончатся? – тоже засмеялась.

Нет, не знает.

Снова позвонил Платону, а тот и ляпнул: надо, мол, «предать этот инструмент огню».

– Платон, ну как ты можешь так?.. – тихо забурчала. – Да, нам пианино не нужно, а для него оно что-то значит, вот и пусть…

Но погрузили, отвезли. Недавно ездила в Карачев: стоит «инструмент» на куче торфа напротив курятника, поблескивая немецкими вензелями. Забавная инсталляция!

Перетащил в коридор.

– Что, там и останется? – спросила, когда приехала.

– Нет, – улыбнулся, – пусть до холодов постоит, а когда мамка попривыкнет к нему, то разрешит и в хату… заташшыть. – И рассмеялся: – Вешш-то дорогая, заграничная, нехай ребяты брынькають.

P. S.

А судьба у «вешшы» такая: осталось пианино в коридоре, не получив прописки в хате, и одно время мама хранила в «инструменте» пшеницу для кур, но когда Витька снял и для чего-то приспособил переднюю панель, то надобность в нём и вовсе отпала, и теперь, словно прижавшись спиной к теплым брёвнам хаты, пианино нет-нет да улыбнется обнаженными рядами светлых молоточков и клавиш из под вороха всякой утвари.

Да что пианино! У калитки нашего дома долгие годы стоял на приколе небольшой автобус, который уже и не помню, где братец достал и как подкатил к дому? Никакого практического применения этому транспорту не было… А, впрочем, вначале пробовала мама хранить в нём огородный инвентарь, но когда кто-то сорвал замок и унёс даже лопаты, то автобус так и остался стоять открытым и в нём иногда играли дети, когда были маленькими, а позже находили приют бездомные кошки и собаки.

Да, конечно, реальная, рутинная жизнь для брата была серой необходимостью, с которой, – не скуля и не делая из этого драмы, – он просто мирился. Но и в этой рутине всегда искал то, что заставило бы напрячься для преодоления, выдуманного им самим, препятствия и это, вечно будоражащее желание, подталкивало его к действиям, непонятным здравому человеку. К примеру, ну зачем было день за днём выдалбливать из огромного пня, который однажды объявился у нашего порога, улей для пчёл? Ведь на его маленькой пасеке уже стоял сбитый им же, из досок.

А зачем было привозить к дому огромную металлическую трубу длиной в десять метров и диаметром в полтора, копать для нее яму, при помощи друзей и соседей закатывать её туда, зарывать, а потом строить над ней навес… Правда, было это во времена усиленной пропаганды «угрозы нападения Америки на страну Советов», но… Но не думаю, чтобы затевалось это ради убежища, а… Нет, не знаю ответа и сейчас: для чего? Но труба всё ж нам послужила: в жаркие летние дни мама хранила в ней овощи, которые с вечера готовила для продажи, да и кур как-то попыталась в ней поселить, но те не захотели признать достоинств надежного курятника.

Конечно, понимаю: у каждого – свои тараканы в голове, вот и у Виктора… Ну не мог он, к примеру, расстаться с уже неработающей стиральной машиной, приёмником, телевизором, – были они для него чем-то живым, одухотворённым и поэтому: «Ну, как можно выбросить-то?» Да-а, как он мог выбросить то, что служило ему столько времени? Так же – и с родным домом… Когда в очередной раз я скулила: «Ви, переселяйся к жене и детям. Ведь чтобы жить в нашей родной хате, нужно здоровье и, прежде всего, хорошие ноги, а твои…» На что он качал головой, смотрел на меня сразу потемневшими глазами, и я читала в них: «Ну как можно предать родное гнездо?»