Вадим Дробинин: Блог без имени и адреса. Сборник эссе

Мы стоим в толпе людей на перроне ижевского вокзала. О прибытии составов извещает металлический голос с человеческим привкусом, из десятка путей используется лишь два, а суетливые бабушки продают пирожки с капустой не только голодным путешественникам, но и друг другу.

Изящно обшарпанные бока фирменного поезда до Москвы нежно втискиваются между закопченными тушами грузовых вагонов и водоворот сумок начинает кружиться вокруг нас – каждому хочется оккупировать свою полку как можно быстрее. Впрочем, мне спешить некуда: до рейса в новую жизнь еще сорок минут, и за это время можно было бы даже сыграть партию в го или написать Укконена.

Наблюдать за провожающими порой интереснее, чем уезжать. Одни находятся в том отвратительном настроении, которое всегда наступает, когда уже давным-давно простился, но продолжаешь стоять на перроне, потому что поезд еще не ушел. Другие же наоборот молят богов о возможности как можно дольше пробыть здесь с уезжающими в командировки мужьями и сбегающими на море родственниками. Хотя, казалось бы, перрон как перрон, толчея, мусор и шум, оглушающий шум – гул голосов и лязг составов.

Внутри вагона как всегда душно. Спертый воздух привычно наполнен «ароматами» лапши быстрого приготовления, бортпроводница взглядом предлагает горячий чай, теплое пиво и крошащееся печенье, а соседи по плацкарту сразу же вызывают желание забраться на верхнюю полку, надеть наушники и пролежать с закрытыми глазами до самого прибытия.

Поезд плавно двигается, медленно едет вдоль перрона и, вырвавшись из-под тени вокзала, уносится вперед, оставляя за порядком исцарапанными и немного пыльными окнами Ижевск, который даже приобретает некую красоту – она приходит с осознанием того, что в обозримом будущем у меня вряд ли получится возвращаться сюда надолго.

Как часто вы идете на поводу у собственных желаний? Порой хочется позвонить, рискнуть, сделать что-нибудь глупое, подарить цветы (в любой день кроме 14 февраля – все, как завещал Бегбедер). Но не здесь и не сейчас.

Сейчас за окном грохочут электрички, везущие умирающих на бегу менеджеров в их тесные арендуемые за МКАДом квартирки. Здесь все и всегда спешат – даже те, кому, в общем-то, некуда. Мотив дороги въедается в кожу, обволакивает со всех сторон, вплетается среди ровных строчек в ежедневнике и вычеркивает три-четыре часа из суток.

Отравленные цинизмом люди просыпаются и едут в тщеславный сиюминутный город, который медленно перемалывает их планы и мечты в пыль, тяжелыми гроздьями оседающую на лакированных туфлях. Я же с любопытством наблюдая за мрачными лицами, наслаждаясь чистым от туч небом, и, видимо, вызываю ненависть просто из-за своего прекрасного настроения.

Над рассадником фастфуда, торговым центром и крытым рынком общипанным клевером возвышается мое пристанище на ближайшие годы. При желании можно подняться на крышу, смешать себе коктейль из веселья напополам с тоской и окинуть взглядом ночную панораму: вдалеке взмывают самолеты, где-то совсем рядом жизнь притягивает другую жизнь, а у самой линии горизонты светится марево бесцельных тусовок.

«Самая неприятная тишина там, где много людей молчат». Как иронично, что в нашем общежитии самая неприятная тишина в лифте.

Любой человек стремится к абсолютным знаниям и силе. Всемогущество и всеведение – вот те столпы, ради которых каждый готов пожертвовать жизнью, ресурсами и шоколадными маффинами из Старбакса. Именно на них чуть более чем полностью основана западная культура, именно ради этого затеваются войны, но… Что мне грозит, пока люди в метро читают Донцову, а не Достоевского?

Всякий раз, когда я выхожу с Тверского бульвара к кремлевским звездам, мне вспоминается Невский проспект. Если не смотреть вперед, то легко почувствовать себя на той «теневой» стороне, c которой можно свернуть за стейками в «Телеграф» на Рубинштейна, потом пойти дальше по многочисленным улочкам исторического центра и снова почувствовать себя живым. Но стоит приглядеться и Буквоед превращается в книжный магазин «Москва», а воздух вновь дрожит от резко проносящихся мимо машин, которые успевают в коротком реве мотора выразить всю свою ненависть к ограничивающим их амбиции правилам и опять застыть в пробке.

Темнота, до последнего висевшая на глазах тугой повязкой, неохотно отступает лишь перед поворотом на Арбат. В канун Самайна здесь ярче, чем обычно: видимо, собравшиеся со всей Москвы люди разжигают сладким маслом бытия яркие огни электрических фонарей. Я люблю этот кельтский праздник за осенний аромат тыквенных пирогов, свечи, медленно растворяющиеся в глубине «светильников Джека», и (что самое главное) за глухой гул толпы, напоминающий шум лесных деревьев – не веселятся только ленивые и излишне религиозные.