Николай Амосов - Полевой госпиталь. Записки военного хирурга

С 1958 года началась наша «кибернетика». Сначала это была лаборатория для отработки операций с АИК, потом присоединили физиологические исследования сердца с участием инженеров и математиков. В Институте кибернетики создали специальный отдел. Собрался коллектив энтузиастов. Он распался в девяностые годы, в отделе осталась только группа по ИИ, с которой дружу до сих пор.

В 1962 году с академиком П. А. Куприяновым мы совершили турне по клиникам США: познакомились с известными кардиохирургами – Лилихаем, Кирклином, Блэлоком и другими, посмотрели много новых операций. Некоторые из них остались в моем арсенале, другие – закончились печально. В частности, это коснулось пластики аортального клапана створками из нейлоновой ткани: у всех восьми больных наступил рецидив и пятеро погибли. Была настоящая драма.

В тот год проблема протезов клапанов вышла на первое место. Американец Старр создал шаровой клапан, в нашей лаборатории – свою модель, из полусферы, дополненной специальной обшивкой корпуса препятствовавшей образованию тромбов. Интересно, что Старр придумал то же самое и почти в то же время.

С 1962 года началось восхождение моей карьеры сразу по нескольким линиям. Причем без всяких усилий с моей стороны: я свято следовал правилу М. А. Булгакова: «Никогда ничего не проси».

Коротко перечислю карьерные успехи.

В начале 1962 года меня избрали членом-корреспондентом Академии медицинских наук. Предложил сам президент, А. Н. Бакулев. Затем в тот же год присудили Ленинскую премию – в компании четырех легочных хирургов. Следующий чин, уже совсем неожиданный – избрание депутатом Верховного Совета СССР. Вот так это было: вызвали в обком и сказали: «Есть мнение выдвинуть вас в депутаты. Народ поддержит». Я деликатно отказывался, мне действительно не хотелось, но настаивать побоялся: все под партией ходим! Попадешь в немилость – работать не дадут.

В депутатах я пробыл четыре срока. Заседаниями не обременяли – дважды в год по 2–3 дня: сиди, слушай и голосуй единогласно. Но была серьезная обязанность: принимать граждан и помогать в их трудностях. Я честно отрабатывал – вел прием раз в неделю. Приходили по 4–10 человек, в основном по квартирным вопросам. Писал бумаги к начальникам, и как ни странно – в половине случаев помогало. Приемы эти были тягостные: горя наслушался свыше меры, в дополнение к хирургическим несчастьям. Все доходы депутата составляли 60 р. в месяц, один только раз ездил с дочкой на курорт. Правда, были бесплатные билеты на транспорте, но зато не брал командировочных денег в институте.

Чтобы больше не упоминать о чинах и наградах, перечислю сразу все последующие: 1969 – академик Украинской АН. Потом – три государственные премии Украины – за хирургию и кибернетику. В 60 лет дали Героя Соцтруда. Потом еще были ордена Ленина, Октябрьской революции. Это не считая четырех орденов за войну, звания заслуженного деятеля науки. Вот так обласкала партия беспартийного товарища. Но значков на пиджак не вешал.

Моя совесть перед избирателями чиста: не обещал, не лгал, коммунистов не славил. То же касается и больных: никогда ничего не брал, и даже в вестибюле висело распоряжение: «Прошу не делать подарков персоналу, кроме цветов».

Что касается фрондерства к властям, то преувеличивать не буду: против не выступал. Крамольные книжки из-за границы возил во множестве, пользуясь депутатской неприкосновенностью, но держал под замком.

Был ли я «советским человеком»? Наверное, все-таки – был. Менять социализм на капитализм не хотел. Завидовал западным коллегам по части условий работы, но чтобы уехать – мысли не возникало. Несмотря на правителей-коммунистов, наше общество выглядело более человечным. Права бедного народа на работу, пенсию, соцстрах, лечение, образование, почти бесплатные квартиры и транспорт казались важнее свободы прессы и демонстраций против правительства. Они ведь нужны только кучке интеллигентов. Тем более когда открытые репрессии после Сталина резко уменьшились. Истинное положение «трудящихся» на Западе я узнал много позднее. Пересмотр политических взглядов произошел уже после горбачевской перестройки…

Любовь к дочке была самым сильным чувством в моей жизни. Воспитывал ее по науке: в три года умела читать, рано пристрастилась к книгам, с четырех – английский. Театры, музеи, выставки, поездки в Москву, в Ленинград, даже в Германию. А главное – разговоры и любовь.

Не все шло безоблачно: после первого курса был нервный срыв. Московские психиатры чуть не залечили психотропными средствами. Вмешался, забрал домой, все отменил, взял в клинику операционной сестрой на свои операции. Выправилась, но год потеряла.