Генри Марш - Призвание. О выборе, долге и нейрохирургии

Когда хирург советует пациенту согласиться на операцию, он фактически подразумевает, что риск, связанный с операцией, меньше риска, связанного с отказом от нее. Однако в медицине ничто и никогда не бывает известно наверняка — мы постоянно сравниваем вероятности и почти никогда не можем с уверенностью утверждать, к чему приведет тот или иной выбор. Следовательно, мы должны руководствоваться не только знаниями, но и критическим мышлением. Обсуждая с пациентом риск, которым чревата операция, я должен опираться не на сухую статистику из учебников, а на аналогичные случаи из собственной практики — я должен сказать ему, насколько велик риск того, что операцию проведу именно я. Но у большинства хирургов исключительно плохая память на собственные неудачи, они ненавидят признаваться в неопытности и, беседуя с пациентами, как правило, сильно недооценивают риск операции. Впрочем, даже если пациент «хорошо перенес» операцию и после нее не возникло осложнений, все равно она могла быть ошибкой: возможно, пациент и вовсе не нуждался в операции, а жаждущий оперировать хирург переоценил риск, связанный с отказом от нее. Избыточное лечение — ненужные диагностические и лечебные процедуры — все более актуальная проблема современной медицины. Это в корне неверный подход, даже если пациенту не наносится явного вреда.

Самое важное тут — понять, что другие люди видят наши ошибки лучше, чем мы сами. Как продемонстрировали психологи Даниель Канеман и Амос Тверски  [18] Даниель Канеман — один из основоположников психологической экономической теории, лауреат Нобелевской премии по экономике 2002 года. Амос Тверски — пионер когнитивной науки, один из авторов теории когнитивных искажений. , наш мозг словно запрограммирован неправильно оценивать вероятности. Мы подвержены множеству когнитивных искажений, которые подрывают нашу способность мыслить критически. Мы склонны всегда оправдывать себя, а также принимать поспешные решения в сложных ситуациях, в которых так часто оказываются врачи. Как бы мы ни старались признать свои ошибки, нередко у нас это не получается. Безопасность в медицине, сказал я львовским слушателям, во многом зависит от того, есть ли в нашем окружении коллеги, способные критиковать нас и ставить под сомнения наши решения. Произнеся это, я подумал о том, насколько тяжело приходится хирургам, которые все делают в одиночку, таким как Дев или Игорь.

Впоследствии мне сообщили, что на некоторых студентов та лекция произвела глубочайшее впечатление: они впервые в жизни услышали, как маститый врач признает, что тоже совершает ошибки и к тому же подчеркивает важную роль взаимоподдержки и критики. На фоне моих разногласий с Игорем это прозвучало иронично.

Прошло девять дней. Раним утром я сел на велосипед и поехал на Уимблдонский вокзал. Утро выдалось морозным: машины, стоявшие у моего дома, были покрыты ледяной коркой, в которой отражался лунный свет.

Я сел на поезд, укутавшись в свое самое теплое пальто (я надеваю его, когда езжу зимой на Украину), и принялся наблюдать за восходом солнца, которое поднималось над шиферными кровлями лондонских домов, стоящих вдоль железнодорожных путей.

Я давно потерял счет этим поездкам. В прошлом я с радостью ждал возвращения на Украину, но теперь меня наполняли печаль и сожаления.

Я чувствовал, что обязан сдержать обещание и прооперировать женщину с акустической опухолью, но решил, что больше не стану помогать Игорю со сложными случаями. Он не единственный хирург в Киеве, выполняющий подобные операции; я был уверен, что в государственном Институте нейрохирургии — огромной больнице, особенно по сравнению с крошечной клиникой Игоря, — их проводили часто и что за двадцать четыре года, прошедших с моего первого посещения института, многое изменилось. Сложная нейрохирургия (по крайней мере, на мой взгляд) требует командной работы, наличия коллег и ассистентов, которым можно доверять и с которыми можно разделить послеоперационный уход за пациентами.

Горькая правда заключается в том, что медикам действительно приходится подвергать некоторых пациентов повышенному риску ради блага будущих пациентов.

У меня, как у опытного хирурга, есть нравственный долг не только перед пациентом, сидящим передо мной, но и перед людьми, которые будут лечиться у следующего поколения хирургов, проходящих практику под моим началом.

Я не могу обучать неопытных хирургов, не подвергая отдельных пациентов определенному риску. Если бы я проводил все операции самостоятельно и руководил каждым шагом практикантов, то они ничему не научились бы и их будущие пациенты пострадали бы.