Валентина Чемберджи - В доме музыка жила. Дмитрий Шостакович, Сергей Прокофьев, Святослав Рихтер

Леонид Евгеньевич был вовсе не похож на своего брата, красивый, благостный, с мягкими чертами лица. Он дожил до глубокой старости, был человеком верующим. В канун его смерти я видела поразительный сон: мне приснилось, что Леонид Евгеньевич из «царства белых цветов» – так это называлось во сне – делает один шаг и попадает в «царство розовых цветов». Море цветов приснилось мне. На другой день я узнала, что Леонид Евгеньевич скончался, и мне его смерть представилась во сне как шаг из царства белых цветов в царство розовых.

Дочь Леонида Евгеньевича и Марии Ивановны – Сонечка Прокофьева (конечно, в те времена – теперь уж скорее Софья Леонидовна, хотя, насколько я знаю, все по-прежнему называют ее Сонечкой), талантливая поэтесса, художница, а потом и драматург, но, пожалуй, наибольший успех ей принесло детское творчество. Все же я вспоминаю ее на первых порах как лирическую поэтессу. Однако лирические стихи были тогда не в моде. И она надолго забросила и поэзию, и живопись и обратилась к более насущным литературным профессиям, где преуспела. И все же мне кажется, что ее основным даром был поэтический. Она вышла замуж в первом браке за Олега Прокофьева, и уже взрослой женщиной я очень подружилась с сыном Сонечки и Олега – Сережей, внуком Сергея Сергеевича Прокофьева и Лины Ивановны Люберы, плодом воспитания Дюди – так называл Сережа Леонида Евгеньевича, внушившего Сереже глубокое религиозное чувство.

Сережа стал фанатическим последователем Штайнера, антропософом. Я помню, как все это начиналось в брежневской Москве, – тайные сборища, медитации, всегда в страхе перед КГБ. Но, надо сказать, КГБ, видимо, не придавал особого значения московским антропософам, не вмешивался в их деятельность и не опасался последствий медитаций. Помню, каких героических усилий потребовало от Сережи его призвание. Необыкновенно красивый, с глубоко сидящими синими сияющими глазами и аристократическими чертами лица, останавливающий на себе внимание всякого, кто видел его, Сережа за какие-то буквально считаные месяцы превратился буквально в живые мощи, только одни глаза сверкали на его исхудавшем лице. Сережа учил немецкий язык. Он овладел им в совершенстве, так как понимал, что в любом случае антропософские пути ведут в Германию, и начал изучение трудов Рудольфа Штайнера. Вот что значит призвание. На что он рассчитывал? Как мог представить себе свой отъезд в Германию? Ничто его, однако, не останавливало. Единственный человек, на кого он мог надеяться, был его отец, который после развода с Сонечкой женился на англичанке и уехал навсегда в Англию. Сонечка же вышла замуж за свою первую любовь – Виктора Белого, сына большого нашего общего с мамой друга – Виктора Аркадьевича Белого, о котором я еще обязательно напишу.

Отец прислал Сереже приглашение (к себе в Англию), и Сережа в брежневские времена не побоялся по дороге заехать в Германию, в антропософский центр, и, если я не ошибаюсь, уже тогда сделал там блестящий доклад на блестящем немецком языке, чем сразу же заслужил уважение немецких коллег. Он, однако, не остался ни у отца, ни в Германии, а вернулся в Москву и продолжал с полным фанатизмом отдавать всего себя антропософии. Не думаю, что так уж важны дальнейшие детали, но через несколько лет он уехал в Германию, потом в Швейцарию, и теперь уже автор толстых томов, посвященных антропософии. Сережа – удивительный пример преданности своему призванию. Ничто не могло его остановить на этом пути. Так я незаметно перескочила от дедов к внукам.

Вернусь снова к дедам – такая уж это семья. Невозможно оставить без внимания практически никого. После смерти обожаемой жены – Марии Ивановны Коровиной – Леонид Евгеньевич женился на Вере Николаевне Марковой.

Основной чертой внешности Веры Николаевны Марковой была некая неоспоримая значительность, монументальность. Очень крупная, полная, круглолицая, с большими холодными умными водянистыми голубыми глазами, зачесанными назад рыжеватыми, собранными в пучок жидкими волосами, всегда любившая изысканные одежды, о коих, впрочем, нисколько не заботилась, и на любом бархатном платье через очень короткое время в изобилии появлялись огромные пятна, приводившие в отчаяние Сонечку, преданно заботившуюся о ней и ее туалетах.

Вера Николаевна Маркова известна как блестящая, уникальная переводчица с японского и английского языков.

Но, боюсь, мало кто знает ее как по-настоящему большую поэтессу. Конечно же, сторонившаяся наших советских издателей, она жила в своем мире и не допускала никакого вмешательства в своё творчество. Ясно, что если бы она позволила себе хоть один раз «возникнуть» со своими стихами, последовали бы немедленные репрессивные меры (ну, например, перестали бы печатать ее достойные оригиналов (если не превосходящие) кружевные и вместе с тем литые переводы с японского), но она это прекрасно понимала, писала стихи и сшивала их в тетрадочки.