Лора Радзиевская - Это просто цирк какой-то!

В то утро я, как и всегда впрочем, околачивалась на конюшне: слушала дружелюбную перепалку конюхов с медвежатниками, разносила овес и сено, гладила по бархатным ноздрям Мальчика, молодого вороного жеребца, которого готовили для номера наездников, а он все пытался дотянуться до моих волос и смешно делал губами так: тррргхррррр. Конюшня в передвижке – всего лишь большой брезентовый прямоугольный шатер, соединенный с основным куполом шапито, и там слышен каждый громкий звук, доносящийся… да откуда бы ни доносился – слышно.

– Ты что, парень, твоюматьпростиконешно, совсем охренел?? Где лонжа, блин, лонжа где?? – надсаживаясь, орал Давид Вахтангович, орал громко и с явным грузинским акцентом – очень волновался, значит. Явление это было настолько нетипичным (за прошедшее время я ни разу не слышала, чтоб всегда спокойный шпрехшталмейстер, ведущий свой род от древних и благородных грузинских князей, повысил на кого-то голос), что меня на волне этого ора просто вынесло в манеж. Я увидела причину и чуть сама не заорала: под куполом, держась одной рукой за люстру, висит, просто висит без всякой страховки, парень в модных светлых джинсах и в маечке дикого канареечного цвета. Спокойно так висит себе, будто отдыхает. А другой рукой парень неспешно производит какие-то манипуляции с аппаратом. Лонжи нет. До опилок – четырнадцать метров. Рядом легкомысленно болтается веревочная лестница наших воздушных гимнастов, которой безбашенный смельчак воспользовался, чтоб взобраться на верхотуру.

Внизу беснуется Вахтангович, а на барьере сидит еще один новенький – невысокий симпатичный парень с лукавыми глазами. Сидит и улыбается. Потеряв дар речи, я замахала руками и замычала, тыча пальцем в самоубийцу, на что сидящий на барьере небрежно обронил:

– Ой, дите, та успокойся ты уже, не психуй. Обычное это дело. Сашка всегда так. Все наши привыкли, не спорим и не шугаемся. Чокнутый слегка он, ваще страха не знает – аномалия такая в башке, понимаешь? Вот такое общее горе, адреналиновый наркоман, нужно ему по краешку бегать, а то ни жрать, ни спать не может, аж больной весь делается. Но обаятельный – жуть, сама увидишь. И счастливчик, зараза, все ему с рук сходит, слава богу и тьфу тридцать три раза.

Тем временем обаятельный счастливчик Сашка докрутил то, что крутил, сунул инструмент в задний карман штанов и съехал вниз по канату. Когда при установке циркового шатра краны поднимают люстру под купол, к ней, пока она разложена на месте будущего манежа, прикрепляют несколько канатов, почти таких, как в школах используют на уроках физкультуры, только длиннее в разы, как раз для эффектного спуска гимнастов из-под купола. Закончил артист номер под куполом, взялся двумя руками за канат (там надет специальный «рукав» в виде брезентового цилиндра, чтоб кожу на ладонях не сжечь во время скольжения), и – вуаля! – эффектно съехал в манеж. Именно таким образом и прилетел гипотетический самоубийца прямо в нетерпеливые объятия Давида Вахтанговича, который уже устал орать и теперь просто хватался за сердце.

Так в мою жизнь вошли и остались в ней надолго бесстрашный джедай Сашка Якубов и веселый хитрец Витька Ковбой. Якубов был очень похож на мечту всех женщин Советского Союза серба Гойко Митича, прославившегося исполнением ролей индейских вождей – Чингачгука, Ульзаны и Текумсе. Только волосы у Сашки были светлые, а глаза – карие, веселые и лучистые. В комплекте шли могучий торс атлета, руки с железными мышцами, беззаботность, мягкая улыбка и легкий нрав. Мастер спорта международного класса по акробатике, Якубов пришел в цирк поздно, в двадцать четыре года, и без «корочки» циркового училища, но сразу стал своим – народ манежа мигом разглядел в парне талантливого профи. Кличка у него была, конечно же, Чингачгук.

Ах, как изящно Чингачгук сидел на малюсенькой площадке, закрепленной на вершине перша, и как роскошно потом выходил там же, на девятиметровой высоте, в стойку на руках – плавно, как будто перетекая. А вторым верхним гимнастом в этом номере был Витька Ковбой. Ковбой судьбы моей.

Давид Вахтангович, оторавшись и наматерившись всласть, махнул коньячку, крохотную фляжечку которого всегда носил в кармане домашней куртки, и уволок Якубова на суд и расправу в кабинет директора, а я приступила к ежедневной разминке на пустом (о чудо! Обычно как минимум пять человек репетировали) манеже. Когда дошла очередь до стойки на руках и я в третий раз позорно шлепнулась афедроном о ковер, за спиной зафыркали и ехидно сказали: